Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке - Шарль де Костер

еще сильнее надул щеки. Бибул Шнуффий еще отчаяннее завыл, а Неле еще громче засмеялась.

Дворецкого это взорвало, и, показав на Уленшпигеля, он обратился к даме:

— Вот я сейчас отхолю поганца ножнами шпаги — он у меня живо прекратит этот несносный гвалт.

Уленшпигель смерил его взглядом, обозвал пузаном и продолжал играть. Дворецкий подошел к нему и погрозил кулаком, но в эту минуту Бибул Шнуффий бросился на него и укусил за ногу. Дворецкий со страху шлепнулся и завопил: «Караул!»

Дама засмеялась и обратилась к Уленшпигелю с вопросом:

— Ты не знаешь, волынщик, дорога в Дюдзееле там же, где была раньше?

Уленшпигель, продолжая играть, кивнул головой и посмотрел на даму.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила она.

Но он, не прекращая игры, по-прежнему, как бы в восторженном изумлении, таращил на нее глаза.

— Молод ты еще заглядываться на дам! — заметила та.

Уленшпигель слегка покраснел, но глаз не отвел и продолжал играть.

— Я тебя спрашиваю, не изменилась ли дорога в Дюдзееле, — повторила дама.

— С той поры как вы перестали по ней ездить, вся трава на ней высохла, — отвечал Уленшпигель.

— Ты меня не проводишь? — спросила дама.

Но Уленшпигель с места не сдвинулся и все так же пристально на нее смотрел. Она поняла, что он баловник, но вместе с тем ей казалось, что шалости его — чисто детские шалости, и она не могла на него сердиться. А он неожиданно встал и направился к дому.

— Куда же ты? — спросила она.

— Пойду надену все самое лучшее, — отвечал он.

— Ну иди, — сказала дама.

Она села на скамейку у самого входа в дом. Дворецкий последовал ее примеру. Дама попробовала заговорить с Неле, но та как воды в рот набрала — она ревновала.

Уленшпигель вымылся, надел бумазейный костюм и в таком виде вышел на улицу. Праздничный наряд был очень к лицу нашему шалунишке.

— Ты правда пойдешь проводить эту красивую даму? — спросила Неле.

— Я скоро вернусь, — отвечал Уленшпигель.

— Может, мне лучше пойти? — вызвалась Неле.

— Нет, — возразил он, — уж очень грязно.

— Почему ты, девочка, не хочешь, чтобы он пошел со мной? — раздраженным и тоже ревнивым тоном спросила дама.

Неле ничего ей не ответила, но на глазах у нее выступили крупные слезы, и она печально и вместе недобро посмотрела на даму.

Они отправились вчетвером: дама, восседавшая, как королева, на белом коне, покрытом черной бархатной попоной, дворецкий, толстое брюхо которого мерно колыхалось в лад шагам, Уленшпигель, который вел коня в поводу, и Бибул Шнуффий, бежавший рядом с гордо поднятым хвостом.

Так они уже довольно долго ехали и шагали, а Уленшпигель по-прежнему чувствовал себя неловко. Он был нем как рыба и все только втягивал в себя тонкий аромат бензоя, исходивший от дамы, и украдкой поглядывал на ее застежки, на ее драгоценности и побрякушки, на нежное ее лицо с блестящими глазами, на открытую грудь, на волосы, сверкавшие в лучах солнца, будто золотой чепец.

— Что ты все молчишь, мальчугашка? — спросила она.

Уленшпигель ничего не сказал ей в ответ.

— Хоть у тебя и отнялся язык, а все-таки ты исполнишь одну мою просьбу.

— Смотря какую, — отозвался Уленшпигель.

— Дальше ты меня не провожай, — сказала дама, — а пойди в Коолькерке — оно вон в той стороне — и передай от меня одному господину, одетому в черное с красным, чтобы он сегодня меня не ждал, а в воскресенье, в десять часов вечера, прошел ко мне в замок через потайной ход.

— Не пойду! — объявил Уленшпигель.

— Почему? — удивилась дама.

— Не пойду, да и все! — повторил он.

— Что это на тебя наехало, ослик упрямый? — спросила дама.

— Не пойду! — уперся Уленшпигель.

— А если я тебе дам флорин?

— Нет.

— Дукат?

— Нет.

— Каролю?[46]

— Нет, — отрезал Уленшпигель. — Хотя, — прибавил он со вздохом, — монеты я люблю куда больше, чем всякие прочие штуки.

Дама улыбнулась, потом вдруг закричала:

— Ай! Я потеряла мою хорошенькую, дорогую, парчовую, расшитую бисером сумочку! Еще в Дамме она висела у меня на поясе.

Уленшпигель не пошевелился. В эту минуту к даме подскочил дворецкий.

— Сударыня, — сказал он, — не посылайте этого прощелыгу, он из молодых да ранний, — не видать вам тогда своей сумочки.

— Ну а кто пойдет? — спросила дама.

— Я пойду, несмотря на мой преклонный возраст, — отвечал дворецкий и зашагал обратно.

Время подошло к полудню, жара была палящая, тишина стояла мертвая. Уленшпигель, ни слова не говоря, снял свою новенькую курточку и расстелил под липой, чтобы дама села на нее, а не на сырую траву. Сам же он стал поодаль и все вздыхал.

Она вскинула на него глаза и, почувствовав жалость к этому застенчивому мальчугану, спросила, не притомились ли его молодые ноги. Вместо ответа он стал медленно клониться к земле, но она подхватила его и привлекла на свою обнаженную грудь, — ему же так у нее понравилось, что она по доброте душевной не решилась сказать ему, чтобы он поискал себе другое изголовье.

Между тем вернулся дворецкий и объявил, что сумочки нигде нет.

— Сумочка нашлась — я обнаружила ее, когда слезала с коня, — молвила дама, — она упала, но зацепилась за стремя. А теперь, — обратилась она к Уленшпигелю, — веди нас прямо в Дюдзееле да скажи, как тебя зовут.

— Я назван в честь святого Тильберта, — отвечал он, — имя это означает: быстрый в погоне за всем хорошим на свете, а по прозвищу я Уленшпигель. Если вы посмотрите в это зеркало, то увидите, что во всей Фландрии ни один самый чудный цветок не сравнится с благоуханною вашей красой.

Дама покраснела от удовольствия и не рассердилась на Уленшпигеля.

А Сооткин и Неле плакали все время, пока он был в отлучке.

27

Возвращаясь из Дюдзееле, Уленшпигель увидел, что на окраине Дамме у самой заставы стоит Неле и ощипывает гроздь черного винограда. Виноградинки, которые она уничтожала одну за другой, разумеется, были приятны на вкус и освежали ей рот, но на лице ее не отражалось ни малейшего удовольствия. Напротив, она, видимо, была не в духе и обрывала ягодки в сердцах. Ей было так тяжело на душе, такое у нее было скорбное, печальное и в то же время нежное выражение глаз, что в Уленшпигеле заговорили жалость и сердечное влечение, — он подошел и поцеловал ее в шейку.

Вместо ответа она закатила ему звонкую оплеуху.

— Это мне ничего не объясняет, — заметил Уленшпигель.

Она заплакала навзрыд.

— Неле, — сказал он, — разве теперь принято ставить фонтаны на окраинах?

— Уйди! — сказала