Зияющие высоты - Александр Зиновьев

Выдвигался и Клеветник. На Совете его лично выдвинул Претендент и поддержал Академик. Зал аплодировал. Все ходили радостно возбужденные и говорили, что наступили новые времена. Да, говорили одни, процессы истории необратимы. Историю не повернешь вспять, говорили другие. Как ни крутись, а время делает свое неотвратимое дело, говорили третьи. Все жали руку Претенденту и восторгались его мужеством. Выдвинуть самого Клеветника, да за это раньше к стенке поставили бы. Еще два года назад об этом даже подумать никто не смел. Ехидничали по поводу согласия Клеветника баллотироваться. Вот вам и бескорыстие ученого, шептались в коридорах бездельничающие младшие и старшие сотрудники со степенями и без степеней. У него дача дай бог всякому, говорил один бородатый юноша. И квартирка дай бог всякому, говорила только что защитившая диссертацию по новейшим направлениям девица с чрезмерно развитыми формами. Лекции он читал отвратительно, говорило третье существо неопределенного пола. К тому же он безнадежно отстал, сейчас ведущая роль принадлежит ньюфаундлендской школе. Почитайте мою статью в Журнале.

Клеветник в избрание не верил. Но документы каждый раз подавал для коллекции отказов. Он уже собрал несколько десятков отказов в поездках на конгрессы, симпозиумы, коллоквиумы и лекции, в избрании в Корреспонденты, в присуждении премий и т. п. Теперь, говорил он, его коллекция украсится еще одним ценным экспонатом. На отборочной комиссии Академик произнес двухчасовую речь о творчестве Клеветника. Конечно, говорил он, Клеветник неосторожен в выражениях, груб с начальством и никудышный организатор. Конечно, он не совсем наш. Не то, чтобы не совсем не наш, но не настолько не наш, чтобы его считать совсем не нашим. И уж, во всяком случае, он не настолько не наш, чтобы его не считать не нашим. Потому его там издают. И приглашают. А он не дает отпор. Мы ему не раз говорили, чтобы он дал отповедь. Он отказался. В частности, его недавнее избрание там. Я лично просил его отказаться. Есть же более достойные кандидатуры. Он отказался отказываться. Но я, сказал Академик в заключение, за него ручаюсь. И Клеветника в списки кандидатов не включили. Вечером Академик позвонил ему и подробно рассказал, как он его защищала, но эти реакционеры сделали свое грязное дело. Но мы им еще покажем. На следующих выборах непременно проведем. На всех последующих выборах о Клеветнике даже не поминали и выдвигали более достойных и более молодых, поскольку каждый раз начинались новые веяния.

Группа арестантов, читал Инструктор, состоящая из Клеветника, Уклониста и Убийцы, возглавляемая Старшиной и замыкаемая двумя караульными с учебными винтовками, в которых были просверлены дырки, чтобы из них нельзя было стрелять, двинулась в путь на гарнизонную губу. Маршрут пролегал через площадь Вождя, по улицам его выдающихся соратников, затем по улицам его великих предшественников, наконец по улице самого Вождя, которая упиралась прямо в здание губы. По дороге состоялась беседа, которая заслуживает упоминания как памятник духовной жизни интеллигенции той эпохи. Клеветник сказал, что он только пошутил, Уклонист сказал, что и не за такие шутки к стенке ставят. Убийца сказал, что рано или поздно все там будем, и еще не известно, что лучше, рано или поздно. Один караульный сказал, что прежде, чем болтать, думать надо. Уклонист сказал, что думать не надо и прежде, ибо если человек думает, то он обязательно болтает. Другой караульный сказал, что выпендриваются тут всякие, а потом из-за них другим попадает. Убийца сказал, что попадает всегда другим, но караульный может не беспокоиться, так как он не другой, а именно тот самый, что нужно. На губе мест свободных не оказалось. И в силу необходимости смутная идея создать собственную губу превратилась в актуальную проблему - факт, лишний раз подтверждающий старую философскую истину: даже у нас ничто не происходит без достаточного основания. Кто первый публично высказал эту идею, теперь невозможно установить, ибо она, как и всякая великая идея, выражающая назревшие потребности общества, носилась в воздухе. Начальник Школы сказал, что мы не хуже других. Сотрудник дал этой идее всестороннее научное обоснование. Воплощение идеи в жизнь возложили на Старшину. Тот произнес по этому поводу длинную речь, состоящую в основном из идиоматических выражений на тему, где он вам возьмет помещение и людей для нового поста. Уклонист сказал, что речь Старшины - чистая риторика, ибо в здании Школы можно разместить не один десяток гауптвахт и полностью укомплектовать их арестантами и караульными. Убийца добавил, что человечество, как учит история, никогда не испытывало принципиальных затруднений при организации тюрем. В обсуждение проблемы помещения для губы включился весь личный состав Школы. Школа раскололась на два непримиримых лагеря - Курортников и Каторжников. Курортники настаивали на том, чтобы разместить губу в теплой, сухой, светлой и просторной комнате рядом с кухней. Каторжники придерживались диаметрально противоположной точки зрения и кивали на залитый водой подвал под караульным помещением. Убийца привел аргумент, решивший спор в пользу курортников:

губа - надстройка общества, и помещать ее в подвал - грубая идеологическая ошибка. Старшина примкнул к Курортникам, первый и последний раз в жизни впав в гнилой буржуазный гуманизм великих французских просветителей восемнадцатого века. Осознав, он захотел исправиться. Но благодаря тому, что у нас легче (но не легко) сделать заново, чем переделать сделанное (в особенности - плохо сделанное), губу организовали в соответствии с чаяниями курортников. Комнату очистили от новых моторов для старых машин, снятых с вооружения за десять лет до поступления их в Школу, но еще не рассекреченных, сколотили нары я поставили "буржуйки". На открытие губы прибыли чины Школы и Гарнизона, а также вольнонаемные работники кухни. Командир Гарнизонной Бани произнес речь, которую никто не слушал, но все запомнили. Потом присели на нары как полагается перед дальней дорогой. Захватив в Красном уголке табуретку и подшивку газет, Клеветник, Уклонист и Убийца отправились на вновь открытую губу. Сотрудник поздравил их с новосельем. Губа начала свое историческое бытие. После ухода начальства Убийца запер дверь ножкой от табуретки, остатки которой вместе с подшивкой тут же сожгли в буржуйке.

Углы альфа, углы бета.

На черта теперь все это!

(Из "Баллады")

Возникнув как проявление исторической необходимости, гауптвахта стала оказывать обратное воздействие на жизнь Школы. Она стала мощным орудием воспитания нового человека. Едва Убийца успел всунуть ножку табуретки в скобку, как в дверь постучали, и на губе появился Патриот, отличник боевой и политической подготовки курсант Ибанов. Он с порога доложил, что получил десять суток за рапорт об отправке на фронт, но не видит в этом никакой логики, так как из Школы отчисляют на фронт пятьдесят человек, не имеющих к тому никакого желания. Уклонист заметил, что в этом как раз и проявляется железная логика законов общества, ибо по этим законам судьбой Патриота заведует высшее начальство, а не он сам, и, подавая рапорт, Патриот выступил против этого закона, проявив намерение распорядиться своей судьбой по своей воле, и получил по заслугам. Но, продолжал Уклонист, Патриот принес жертву не зря. В глазах начальства он засвидетельствовал себя истинным патриотом. И теперь он может спокойно отсиживаться в тылу. Совесть его чиста - он, можно сказать, почти что побывал на фронте. И на фронт его теперь пошлют лишь в крайнем случае, когда посылать туда будет уже некого. Патриот выслушал речь Уклониста с полным презрением фронтовика к Тыловой Крысе, и через пять минут он уже дрыхнул на нарах, отравляя атмосферу с такой ужасающей силой, что не оставалось никаких сомнений: он только что сменился из кухонного наряда. Как сказано в "Балладе":