Пустая - Яна Летт

– Кажется, вы его недолюбливаете, – пробормотала я.

– Он – отец Крисса, – сказала она, нахмурившись, и щеки Сидда заалели. – Так ты поможешь или нет?

Я оставила Руну у Мафальды – побоялась, что на узких горных тропах она подвернет ногу. Большую часть вещей я тоже оставила. Взяла только револьвер, хлеб и шалфей, соль, синее стекло, спички и компас, свитер потеплее и шерстяные носки – в горах, судя по клубящемуся туману, было холодно. Маффи дала мне старую мужскую куртку, серую, незаметную среди камней, и еще одни толстые носки. Кроме того, положила в дорогу целый каравай хлеба, пакет сушеных яблок, сыр и с десяток кусков мясного рулета в коричневой бумаге, а еще фляги с водой и горячим чаем.

– Верни его мне, – сказала она, когда провожала меня до начала тропы, отмеченного ярко-белыми брызгами шиповника, цеплявшегося за камни. – Я люблю всех своих детей, но Крисс… – Ее голос сорвался.

– Я сделаю, что могу, – осторожно ответила я, взвешивая каждое слово: мне вовсе не хотелось давать ей ложную надежду.

– Возьми это. – Она вложила мне в руку большую монету, и я с недоумением уставилась на нее: вряд ли деньги могли помочь на горе надмаги.

– Счастливый соверен… Его хранила еще моя бабка. Он убережет от беды.

В этом я сильно сомневалась, но все равно убрала монету в сумку.

Идти мне предстояло пару часов, а значит, я должна была успеть до темноты.

В горах было холоднее, чем я ожидала, а тропа заросла травой. Ботинки промокли почти сразу. Что ж, Говардс будет доволен: я вряд ли вернусь в город. Если меня не убьет надмага, точно доконает пневмония.

Уже очень скоро сумка стала казаться неподъемной, и мне захотелось вернуться. Но потом я вспомнила лицо трактирщицы. Интересно, она защитила меня из сострадания или из-за наивной веры в то, что пустышки способны вернуть утраченное?

Начало темнеть. Пока что это была ненастоящая темнота, только ее предвестник, легкое изменение соотношения света и тени. С горы подул холодный ветер – ветви маленьких кривых сосен колыхались, как морские волны. Гора как будто ходила ходуном – здесь мне были не рады.

Я думала о том, чтобы съесть кусок хлеба с сыром и выпить немного чая, – скорее чтобы отвлечься, чем от голода, когда сбоку от тропы мне вдруг почудилось легкое движение.

Никого. Только слегка шуршали ветви стланика.

Мне стало не по себе. Пальцы в кармане нащупали синее стеклышко. Я поднесла его к глазам – и сразу вслед за этим из зарослей стланика на тропу вышла девочка. Совсем маленькая, может быть, четырех- или пятилетняя.

Одета она была не для прогулки в горах. Светлое платье, босые ноги. На длинной тонкой лодыжке – царапина. В волосах – сосновая иголка, похожая на причудливую серьгу. Но самое удивительное – девочка была пустой, как и я.

Поймав мой взгляд, она слабо улыбнулась.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, стараясь говорить мягко, как с Руной, когда та была напугана. – Ты здесь одна?

Девочка продолжала слабо улыбаться, а потом сунула палец в рот, как маленькая. С горы снова повеяло холодом.

По шее пробежали мурашки, и, не отводя от девочки взгляда, я опустила синее стекло.

Рядом со мной никого не было.

Я снова медленно поднесла стекло к глазам. Девочка стояла передо мной, безмятежно улыбаясь.

– Кто ты? Ты призрак? – Мне было страшно и, кроме того, очень грустно: дети не должны становиться ни призраками, ни пустыми.

Девочка молча вытянула руку в мою сторону – я невольно отшатнулась, – а потом повела ею вверх.

– Я же и так иду туда, – сказала я, но девочка покачала головой и снова поманила меня. На этот раз ее рука указывала чуть вбок от тропы.

Я колебалась – в высокой траве ботинки промокнут окончательно, – но что-то подсказывало мне, что с девочкой лучше не спорить. Я последовала за ней, с тоской думая о чае, хлебе и сыре, – судя по тому, что теперь вперед меня вел бестелесный ребенок, я нескоро смогу их отведать.

Тропа пропала из виду. Штаны промокли до колена, и на одном из крупных камней я подвернула ногу. Я до боли сжимала рукоять револьвера, как будто он мог помочь в схватке с призраком или надмагой.

Впрочем, он бы и в схватке с человеком вряд ли пригодился: стрелять я толком не умела, да и патронов у меня оставалось немного. Пустая, вооруженная револьвером, – для того, чтобы убедить кого-то продать мне хлеба и яиц, образ был достаточно грозным, несмотря на мой малый рост. Однако там, куда я шла, оружие вряд ли поможет.

Мы прошли насквозь лесок из редких черных елей, а после долго карабкались по белым булыжникам, которые грозили окончательно добить подвернутую лодыжку.

А потом я увидела дом, стоявший на возвышении, похожий на нахохлившуюся птицу на ветке.

С виду самый обычный, какой строят крестьяне. Приземистый, потемневший от времени, с выстланной сухой травой крышей и пузатой печной трубой, выплевывающей облака дыма, как стариковская трубка. Вот только дым был какой-то странный – не летел вверх, как положено, а тек вниз по пологой стене водопадом и вязко стлался по земле. У двери – укрытая от дождя поленница и колода с торчащим из нее топором. Рядом – пара сарайчиков, пристроенных к стене дома.

Обычно крестьянские дома украшают цветами на окнах и у подъездной дорожки – здесь ничего подобного не было. Ни деревянных кружевных наличников на окнах, ни традиционного колокольчика над дверью, ни занавесок, расшитых белыми, синими и красными петушками или цветочками.

Безликий дом. Пустой, как я.

Мутные окна глядели слепо и настороженно, пока я взбиралась на возвышение, хватаясь за торчащие из земли корни и пучки осоки. Чем кормится здесь надмага? На горе вряд ли можно вырастить что-то, кроме сосен и стланика. Разводит коз, птицу? Я не слышала ни блеянья, ни звяканья бубенцов, ни даже лая собаки.

Все время маячившая впереди, у самого дома пустая девочка растворилась в воздухе. Дверь дома открылась.

Во рту стало горько, как от полынного отвара. Из открытой двери доносился запах трав – терпкий, резкий. У меня закружилась голова.

Изнутри дом походил на крестьянский не больше, чем снаружи. Земляной пол, посыпанный потемневший древесной стружкой. Длинный стол, заваленный сухими пергаментами, бутылочками из зеленого стекла, костями животных, мотками веревки. Черная от сажи печь – но никакой кухонной утвари. Посреди стола, рядом с потемневшим от долгого использования котлом на треноге, стояла фигура – прямиком из ночных кошмаров: собранная из костей, увенчанная крупным вороньим черепом. Разномастные кости были прихотливо соединены друг с другом пряжей с вплетенными в нее сушеными растениями. Я различила кости птиц и мелких животных… Но были и покрупнее. Фигура опиралась на четыре конечности, скрипуче тянула вперед длинную костяную шею. Между когтистыми лапами лежал маленький горшок, плотно накрытый крышкой. Кажется, тварь не была наделена рассудком, но я все равно постаралась встать от нее подальше. Пустые глазницы таращились на меня, и костяное существо жалко открывало рот, из которого не доносилось – и не могло бы донестись – ни звука.