Шхуна "Колумб" - Николай Трублаини

Послышались тяжелые шаги шкипера. Впереди него двигалась тень.

— Эй, команда! — закричал Стах. — Давай на корабль! Разводи пары, отходим!

Юнга и моторист распрощались с Людой и условились в следующий приезд вместе навестить Находку.

Девушка вернулась домой. Отец сидел в большой комнате, склонившись над широким блокнотом. Керосиновая лампа освещала лежавший на столе хлеб, нарезанную ломтиками кефаль и высокий кувшинчик с кислым молоком. Профессор, очевидно, за ужин еще не принимался. Он сосредоточенно производил какие-то вычисления. Между пальцами левой руки дымилась папироса. Дочь деловито подошла к отцу, взяла папиросу и выбросила в раскрытое окно. Андрей Гордеевич вздрогнул, сердито взглянул на дочь и сказал спокойным тоном:

— Прости, но будь осторожна: здесь от папиросы может возникнуть пожар.

Люда подошла к окну, посмотрела, куда упала папироса, и ответила:

— Пожара не будет. Но, папа, ты же дал слово врачу не курить в течение месяца! И почему ты не ужинаешь? Ты же обещал ложиться на Лебедином не позже двенадцати.

— Сейчас без пяти двенадцать, — сказал профессор, — а главное, я только что окончательно упростил мою формулу. Она теперь стала прозрачна, как чистая вода.

Он стал объяснять дочери процесс добывания гелия из торианитового песка. Девушка слушала с увлечением и, когда вспомнила об ужине, часы показывали четверть второго.

В тот же вечер, около полуночи, в инспекторском доме пили чай. За столом, освещенным большой керосиновой лампой, сидели Ковальчук и его гость. Находка клевала носом в уголке. Она постлала фотографу постель, а теперь наливала чай или, когда ей приказывали, подавала на стол еду. Ковальчук рассказывал о рыбачьих делах, жаловался на скуку и однообразие жизни на острове. Анч, попыхивая папиросой, спокойно, но очень внимательно слушал. Временами он посматривал на девочку, точно ожидая, когда она уйдет отсюда. Наконец спросил:

— А почему девочка не идет спать? Она же вот-вот захрапит.

Ковальчук перевел глаза на свою воспитанницу:

— Находка, ступай спать!

Девочка вышла в маленькую каморку за стеной. Там стоял ее коротенький топчан. В каморке окон не было, и девочка зажгла свечу. Она постелила драную холстину, положила подушку, набитую морской травой, и стала раздеваться. Укрывшись рваным мешком, она взяла свечу, чтобы погасить ее, как вдруг долетавший сквозь дощатую перегородку разговор привлек ее внимание. На лице, озаренном свечой, появилось выражение настороженности. Девочка повернула голову и почти прижалась ухом к стене. Мерцающее пламя свечи покачивало тени на стене и отражалось в глазах Находки.

— Я ничего подобного… не знаю, — хрипел голос Ковальчука.

— Возможно, — слышался другой, иронический голос, — возможно, это ошибка, но, — голос стал металлически звонким, — может быть, вы знаете человека, изображенного на этой фотографии?

На полминуты воцарилась тишина.

— Фотография эта, — продолжал Анч, — сделана в 1918 году.

Находка услышала, как кто-то вскочил на ноги, уронив стул.

— Отдайте, — шипел Ковальчук, — отдайте!

— Во-первых, я сильнее вас физически, а во-вторых, это не единственный экземпляр. Успокойтесь! Вы очень возбуждены. Помните, что во всех случаях жизни надо быть спокойным, тогда легче найти выход из положения.

Было слышно, как инспектор сел на стул. Снова наступило молчание. Так продолжалось минуты полторы.

Находка слышала, как стучало ее сердце и как трещала свеча.

— Я требую! Отдайте! — крикнул Ковальчук.

— Тише, может проснуться ваша дурочка. Она подумает, что я вас режу.

— Вы и режете. Без ножа режете! — уже плаксиво отвечал инспектор.

Свеча разгорелась, фитиль вытянулся, воск скатывался большими каплями и застывал на пальцах. Но Находка не замечала этого. Она слушала.

— Мы все эти годы внимательно следили за вами. Вы действительно трус: спрятались на этом острове еще до конца гражданской войны и до сих пор никуда не показываете носа, хотя в тех местах, где вы когда-то проявляли активность, вас, вероятно, забыли уже лет десять назад. Здесь не знают вашего прошлого. Тем лучше. Только мы не выпускаем вас из поля зрения. Когда-нибудь вернется же старое, надо беречь кадры. Разве вы отказались бы от своего прошлого, если бы осуществилось то, о чем вы мечтали в 1918 году, когда вы снимались в полной форме? Да и наш разговор показал, как надоела вам эта нора. Ну, а если, скажем, до осуществления этой цели еще далеко, то не согласитесь ли вы на предложение перебраться за границу и получить полное обеспечение?

Очевидно, Ковальчук долго думал — пауза снова затянулась.

Наконец опять заговорил Анч. Он говорил тихо, но девочка разобрала его слова:

— Слушайте, ваша дефективная наверняка спит?

Скрипнул стул, и послышались шаги. Находка отскочила от стены и дунула на свечу. Свет погас, и все погрузилось во тьму.

Ковальчук приоткрыл дверь в каморку, зажег спичку, посмотрел на девочку, свернувшуюся калачиком на топчане, и, очевидно совсем успокоенный, вернулся обратно к Анчу.

Теперь Находка лежала в темноте. Она прижалась к стене и продолжала слушать.

— Пока, — говорил фотограф, — я могу вам выдать три тысячи рублей.

— И вы обещаете мне за границей обеспечение?

— Несомненно! Но это, как и мой аванс, надо заслужить.

— То есть?

— О, дело небольшое! В Соколином выселке теперь находится профессор Ананьев. Об этом я узнал от вас два часа назад.

Слова «профессор Ананьев» что-то напомнили Находке. Ах, да! Это отец той девушки, что приходила днем.

— Вас интересует этот профессор? — спросил Ковальчук.

— Да. Нам должен быть известен каждый его шаг. Он здесь нашел торианитовый песок. Поэтому я задержусь на острове на некоторое время, а вы будете исполнять обязанности моего помощника.

— Ну, а потом?

— Выполнив это задание, — слова Анча звучали многозначительно, — мы покинем остров вместе. Перебраться через границу не так трудно, как вы думаете.

— Так… так… но все же… мне не совсем ясно это… задание…

— Ах, какой вы недогадливый!.. Торианитовых разработок на острове не должно быть, вот и все! — выразительно закончил Анч.

— А профессор Ананьев?

— У него больное сердце. Доктора побаиваются, что он долго не проживет. Понимаете?

— Та-ак, та-ак… Ну, а если я несогласен?

— Можете заявить обо мне, но не надейтесь, что вам простят 1918 год. У нас материалов больше чем нужно… А во-вторых, можете быть уверены, что руки у нас длинные. В-третьих, если вы еще раз продумаете обстоятельства, в которые вы попали, то согласитесь, что этот выход из вашего положения — лучший. Вы удовлетворите свою тайную ненависть и получите большую награду… А пока пойдемте спать. Спокойной ночи!