Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Когда Бурдо ввел в комнату Рабуина, Николя успел взять себя в руки и написать записку Гаспару. Завернув в нее несколько луидоров, он запечатал ее гербом Ранреев. Не желая вводить в заблуждение старого друга, неизменно оказывавшего ему поддержку на протяжении многих лет, а также ставить в неловкое положение Гаспара, он составил отдельное письмо Лаборду, где известил его о своих замыслах. Стремление проявить деликатность натолкнуло его на размышления о несовершенстве человеческой натуры. Почему он согласился проявить неповиновение начальнику полиции, проигнорировал его настоятельные рекомендации и в то же время не пожелал действовать за спиной первого служителя королевской опочивальни? Без сомнения, рассудил он, потому что субординация предполагает неравенство; к тому же его собственное отношение к генерал-лейтенанту складывалось не только из признательности и восхищения, но и из приправленных горечью воспоминаний о насмешках, на которые Сартин в периоды дурного настроения был исключительно щедр. Впрочем, он решил не углубляться в рассуждения о своих взаимоотношениях с начальником. В конце концов, пусть его неповиновение в чрезвычайных обстоятельствах, сложившихся не по его вине, станет его маленькой местью Сартину.

— Я дал папаше Мари ответственнейшее поручение: пойти и купить бутылку водки, половину которой он может употребить по своему усмотрению. Так что путь свободен. Рабуин все понял, осталось отдать ему записку.

— Сначала он должен пойти к Лаборду и вручить ему это письмо.

Бурдо с тревогой посмотрел на сложенный вчетверо листок бумаги, где, словно капля крови, алела печать.

— А вы полагаете, что…?

— Да, без сомнения. Иначе я отказываюсь.

Когда Рабуин переоделся и приладил короткий парик, все решили, что издали он вполне сойдет за Николя. А когда он закутался в черный шерстяной шарф, высоко поднял ворот плаща и надвинул на лоб треуголку, сходство увеличилось еще больше. Тем временем Николя нацепил на нос затемненные очки и прошелся по комнате.

— Так, выправки никакой, — произнес Бурдо, — походка шаркающая, спина сутулая, плечи опущены. Что ж, недурно… Весьма недурно.

Открыв ящик стола, он достал оттуда стопку бумаги, перья, перочинный ножик, походную чернильницу и протянул вещи Николя.

— Не забывайте про орудия вашей новой деятельности. Эти штучки довершат ваш маскарад. Вы неузнаваемы! Вот только лицо слишком чистое. Снимите очки.

Проведя рукой по крышке шкафа, Бурдо размазал собранную там пыль по лицу комиссара, немедленно обретшему нездоровый цвет и утомленное выражение.

— Путь свободен. Уходим каждый своей дорогой и встретимся там, где договорились.

Инспектор выскользнули за дверь, за ним последовал Рабуин; лицо осведомителя сияло, а сам он был горд как Артабан, ибо ему доверили изображать комиссара, ради которого он по старой дружбе был готов даже прыгнуть в реку. Николя прошел в приемную Сартина. Там царила тишина, и он вспомнил свою первую встречу с генерал-лейтенантом, когда он, юный и наивный, прибыл из провинции в Париж, а следом еще множество подобных встреч как горьких, так и радостных, ибо за прошедшие годы и тех, и других насчитывалось немало. При нажатии позолоченная резьба ушла в стену, и книжный шкаф повернулся, открывая вход на лестницу; снизу доносился городской шум. Пройдя два пролета, он нащупал дверь и вышел на улицу. Смеркалось, вечерняя сырость сулила ночной холод. Ждать пришлось недолго. Вскоре подъехал фиакр, открылась дверца, и он прыгнул в экипаж.

— Удивительный тип этот Рабуин, — изрек Бурдо. — Он в курсе придворных обычаев, словно служит привратником но дворце, а не осведомителем в полиции. Уверен, он прекрасно справится со своей ролью! К тому же, даю вам слово, в ваших тряпках он выглядит совершенно шикарно.

Николя улыбнулся.

— Благодарю за тряпки, коими вы изволили назвать мой костюм! Сразу видно, вы не получаете бесконечных счетов от мэтра Вашона, моего портного! Что же касается Рабуина, то, слава богу, ему всегда удается выпутаться из любой передряги, и не без выгоды для себя.

— Вот вы и улыбнулись, — заметил Бурдо, — значит, все не так уж плохо. И выздоровление не за горами.

Шутливая перепалка успокоила Николя, заставив забыть о том, что их ожидало. На улице Верней они увидели полицейских приставов, карауливших дом. Заметив фиакр без номера и знакомое лицо Бурдо, приставы вздохнули с облегчением. Правда, инспектор, сидевший перед опечатанной дверью, выразил неудовольствие присутствием неизвестного ему писаря, но вовремя произнесенное имя Сартина решило все трудности. Сорвав печати, Бурдо и Николя вошли в жилище Жюли де Ластерье.

При закрытых ставнях в комнатах царили полумрак и тишина. Из прихожей они прошли в коридор. Дверь направо вела в кухню. В глубине коридора висела бархатная занавеска, служившая дверью в просторную гостиную, где слева был выгорожен небольшой кабинет и музыкальный салон. В правую сторону отходил узкий коридорчик, ведущий в круглый будуар, служивший своего рода приемной перед спальней Жюли. К спальне примыкала гардеробная, откуда дверь вела в коридор, вдоль которого располагались подсобные помещения, а в конце кухня. Окна хозяйских комнат выходили на улицу Верней, остальных помещений — во двор, мрачный колодец, куда слуги выносили мусор. Окна кабинета и музыкального салона выходили на улицу Бон.

— Начнем со спальни, — произнес инспектор Бурдо.

Окинув взором гостиную, он увидел стоявший посредине стол; посуду с него убрали, но стулья, числом восемь, окружали его по-прежнему.

— Похоже, все вымыто, хотя гости были лишь вчера вечером.

— Слуги, привезенные с Гваделупы, работают четко, как часы, — сказал Николя, — тем более что в вопросах чистоты Жюли отличалась непреклонностью. К утру все следовало вычистить и расставить по местам. От вечернего пиршества не должно остаться ни следа.

— Досадно однако. Беспорядок имеет массу преимуществ, ибо дает богатую пищу для наблюдений.

— Тем не менее нам есть из чего делать выводы. Насколько мне известно, званые вечера в этом доме никогда не затягивались дольше часа ночи. Уборка занимала часа два. Иначе говоря, в эти часы — полагаю, слуги это подтвердят — госпожа Ластерье не звала на помощь. А ведь она вполне могла это сделать даже в кровати, потянув за шнурок, звонок от которого выходит в кухню. Служанка бы немедленно примчалась на зов хозяйки.

— Полезные сведения, — согласился Бурдо. — Если, конечно, не предполагать, что она потеряла сознание и не смогла позвать на помощь.

В иное время смена ролей изрядно позабавила бы Николя, но сейчас она его раздражала, равно как и его дурацкий маскарад. Впрочем, он признавал, что выводы инспектора, сообразительного и обладавшего огромным опытом, почти всегда были верны.

— Какой позор, — прошептал Николя, — они оставили лежать тело Жюли, даже не приставив к нему охрану!

Бурдо издал невнятное ворчание.

Войдя в спальню, они едва не задохнулись от тошнотворного запаха. Плотные занавески не пропускали света, и в комнате царил кромешный мрак. Отправившись на поиски огня, Бурдо вскоре принес горящую свечу и с ее помощью зажег свечи в спальне. Неверный свет озарил альков. Жюли де Ластерье, в ночной рубашке, лежала на кровати, разведя в стороны согнутые в коленях ноги. Смерть настигла ее, когда она подносила руки к груди. Голова с разметавшимися по подушке огненными волосами откинулась назад, рот широко открыт, словно из него все еще рвался предсмертный крик. Грудь заливали желтоватые рвотные массы со сгустками крови; рвотные капли забрызгали простыни и ковер. Выкатившиеся из орбит глаза подернулись белесой пленкой. При виде столь жуткой сцены, постановщиком которой явилась сама смерть, Николя ощутил боль, мгновенно ставшую нестерпимой от захлестнувших его воспоминаний. Мысль о том, что сейчас он должен исполнять свой долг, с трудом вытеснила все иные мысли. Собрав в кулак всю свою волю, он внушил себе, что лежащее перед ним тело несчастной никогда не принадлежало любимой им женщине, он взял расследование в собственные руки. В который раз он убедился, что, когда речь заходила о деле, то меланхолия, свойственная его чувствительной натуре, быстро уступала место рассудочной решительности. Сейчас, когда на карте стояла его собственная судьба, он вновь обрел присущее ему хладнокровие.