Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

улыбался он сам, когда увидел в порту Нью-Йорка Эрика Массо – мишень, которую целый год выцеливала стрела его мести.

То, что он разыскал Массо, было удачей. Или подарком пустоты. Потому что лейтенант военно-морского флота Эрик Массо упал очень низко – до уровня палубы, которую теперь драил вместе с другими матросами парохода «Ла Бургонь». Секондо с трудом узнал в матросе некогда сияющего самоуверенностью мерзавца, который обещал Сэвине вечную любовь и однажды, в пьяном приступе ревности, ударил ее ножом…

Массо потерял звание, офицерскую должность, уважение, лоск. Алкоголь? Вероятно. Теперь его домом был кубрик, где матросы при появлении капитана смахивали карты на пол.

«Ты умрешь на этом огромном корабле, Массо. Умрешь, как рыба, которую достали из сети и вспороли брюхо», – подумал Секондо, ложась на койку и закрывая глаза.

«Завтра».

ДЕВАЛЬ

В шлюпке, которая висела у борта, стоял человек с ножом. Держался за лопарь талей и обводил палубу безумным взглядом красных глаз. Если кто-нибудь приближался к вельботу, человек поднимал над головой кухонный нож с длинным лезвием и угрожающе скалился.

– Он сошел с ума, – сказал рулевой Деваль лейтенанту Пишану. – Я обойду справа, а вы слева.

Пишан, который отвечал за спуск шлюпки на воду, кивнул.

Деваль присел, взялся за рукоятку нагеля и достал его из гнезда кофель-планки.

Человек с кухонным ножом пританцовывал в вельботе. Он ничего не просил, ни на кого не кричал, просто защищал пространство шлюпки от чужаков, будто надеялся, что, когда океан сомкнет челюсти, суденышко защитит его.

На миг, краткий миг Девалю захотелось быть рядом с этим безумцем, под защитой деревянного тотема, по бортам которого лопастями к носу лежали основные и запасные весла. «Если я…» Рулевой подскочил к мужчине сзади и обрушил нагель на его затылок. Деревянный гвоздь ударил по черепу с неприятным пустотелым звуком. Красные глаза безумца закатились, и он вывалился на палубу. Нож стукнулся рукояткой о банку и упал на дно вельбота.

Деваль встретился глазами с Пишаном, лейтенант снова кивнул. Слов не требовалось. Через несколько секунд Пишан уже руководил посадкой пассажиров в шлюпку.

Когда заполненный людьми вельбот стал отходить от борта «Ла Бургони», лайнер круто накренился вправо, и над кормой оглушительно прокатился скрежет. Дымовая труба переломилась, раздавила снятую с кильблоков шлюпку и рухнула на световой люк машинного помещения.

Внутренности Деваля сжались от удара. Цепная оттяжка кормовой трубы рассекла пополам рыжеволосую женщину. Мужчина с двумя детьми на руках полетел за борт. Рулевой вцепился в поручни, глядя в воду. Всплыл только мужчина, он подгреб к плоту, на котором сидели матросы, но был встречен ударами ног. Матросы выкрикивали проклятия.

Деваль не мог поверить своим глазам.

– Черт с ними! – заорал офицер, четвертый механик лайнера, который стоял слева от рулевого. – Пускай спасаются сами! Дайте мне пистолет, и я перестреляю всех пассажиров!

Деваль не мог поверить своим ушам.

«Ты можешь поступить так же, – сказал чей-то голос в голове рулевого. – Спасай себя».

Деваль не мог поверить своим мыслям.

Он отстранился от ограждения и пошел в сторону. На лице выступили крупные капли пота, глаза стали потерянными и тусклыми, рот скосился в не заданном вопросе. Среди обломков шлюпки лежали раздавленные, сломанные тела… женские тела… У Деваля разболелась голова.

«Спасай себя».

На рулевого налетел матрос, сбил с ног, что-то промычал и побежал дальше. От матроса разило виски. Деваль и сам не отказался бы от глотка. Бесплотные голоса тоже.

Разум Деваля задремал.

Ночь выцветала в грязно-серый оттенок. По поверхности свинцового зеркала бежали гребни, над которыми плыли матовые испарения. В утреннем гомоне океана не было иных звуков, кроме крика, треска и шипения.

А потом он увидел лежащего на трапе мальчика. Ребенку было лет десять-тринадцать, понять трудно – страшная рана пересекала лицо, трещина, бездна, а не рана. Вокруг головы росла черная лужа.

«Кто-то ударил его топором», – подумал Деваль.

И проснулся.

БРАЙС

Брайс медленно прохаживался вдоль борта. Американца обуревали мрачные мысли.

«Возьмет ли Лизи деньги? – размышлял он. – Смогу ли я купить ее молчание? Почему расставание с женщиной может обернуться проклятием? Почему она плывет на лайнере, с кем?.. Я растоптал ее счастье, отказался от ребенка, но ведь она сама боялась забеременеть! Говорила об этом!»

Лизи стояла перед внутренним взором: ее прекрасное лицо, совершенная фигура, синие глубокие глаза. Она была из тех девушек, которые способны разжечь в мужчине страсть, даже облачившись в сшитое из парусины платье. Она была остроумна, легка, элегантна в своей бедности, но ненависть превратила ее в угрозу, прекрасную, но угрозу.

«Любил ли я ее?» – спросил себя Брайс.

Он замер у ограждения, глядя в стену тумана. Последняя мысль принесла холод и печаль.

Часы показывали начало третьего. На прогулочной палубе изредка появлялся заспанный стюард. Ночь не пугала Брайса, его пугала Лизи.

«Это все немилосердные шутки Всевышнего. Зачем он столкнул меня с Лизи? Такова его кара? Но в мире столько действительно ужасных людей, даже здесь, на этом корабле… А я… я просто не умею любить…»

Он некрасиво засмеялся, но тут же смолк, схватившись за грудь. Нет, ее сдавливала не тошнота (морская болезнь словно давала ему передышку, чтобы он мог прочувствовать другую боль), а… прошлое?

– Да что со мной? – пробормотал Брайс. – Боюсь какой-то девки… Даже если она заговорит… если… Патрисия поймет…

«Не поймет. И ее папаша тоже».

– Дождался?

Брайс дернулся. Обернулся.

Лизи ядовито улыбнулась, довольная произведенным эффектом.

– И много денег уместилось в карманы твоего дорогого пиджака?

– Я принес все, что было… Послушай, Лизи, я дам их тебе не за молчание, не поэтому… я думал… да, я поступил плохо… я испугался… я хочу сделать хоть что-то теперь, чтобы твоя жизнь…

– Не верю, – прервала его девушка.

– Но это правда! Правда! – почти со слезами твердил Брайс. – Правда!

– Не хочешь поделиться этой правдой со своей женой? Как ты ускользнул из своей роскошной каюты? Что ты ей наплел?

– Она спала, мне не пришлось… – раздавленно сказал американец.

– А вот это похоже на правду. На правду труса. И знаешь что, Джон, я долго думала вчера. Думала, как мне с тобой поступить.

– И? – прошептал Брайс.

– Мне не нужны твои деньги.

Американец открыл рот и, не найдя слов, закрыл, открыл и снова закрыл. А потом опустил голову, повернулся к океану и облокотился на ограждение. Лизи встала рядом.

– Мне жаль, – сказал он.

– Это я уже слышала. Ты превратился в скучного мужчину, Джон.

– Да, да, ты права…

– А! Теперь ты станешь во всем со мной соглашаться?

– Ты видишь? – спросил Брайс.

– Что?

– Огни,