Ослепленные Тьмой - Ульяна Соболева

— Это кто-то из твоих обронил. Говори кто? Зачем следили за мной? Кого ты прячешь здесь, старая шеана?

— Сссс каких пор гайлару интересны баорды? Мы давно сссс вами в мире. И лишшшь мертвецы знают, сколько их сссгнило ради этого в болотах лесссных. Разве Сссивар не доказала тебе свою верность… не вернула тебя ссс того ссссвета?

Она назвала этого огромного воина Рейном… Ему подходило это имя. Он был похож на стихию. Непредсказуемую, страшную и дикую. А еще… у него была тайна, как и у Рона. В нем жил волк.

Когда-то Сивар говорила, что придет время, и Рони увидит такого же, как и он, сильного хищника. Правда, она считала, что это случится намного позже… Если бы мальчишка слушался ее и не убегал далеко за пределы лагеря, то никто бы его не обнаружил. Баба будет злиться. Ее глаза станут белесыми и страшными, и она расскажет ему одну из своих жутких сказок с живыми картинками… на которых люди с огненными стрелами убивают баордов, снимают с них кожу и сбрасывают трупы в большую яму. Из их длинных волос плетут власяницы, а из кожи шьют мешочки для денег. И зовутся эти люди Лассарами.

Но ему надо уходить, ему надо бежать на волю. Его волк хочет свободы, хочет свист ветра в ушах и царапание мелких камушков под подушками пальцев. Никто не знает, что значит быть не человеком, никто не знает, что значит зов крови предков. Когда ноздри заполняет мускусный аромат чужой шерсти и животного пота, когда ты идешь по следу своего собрата и понимаешь, что ты не один.

Он не удержался. Вместо того, чтобы сбежать и спрятаться, плелся рядом… принюхивался, следил за Черным.

А потом эти люди. Жадно наблюдал, как волк выдирал клочья мяса, как сжирал дико орущих воинов, как довольно выл, задрав окровавленную морду кверху.

Рон хотел дождаться, пока тот уйдет, и попробовать сам. Раньше он охотился только на зверей. И сейчас хотелось вкусить крови врага… ведь это враг. Он знал. Чуял в воздухе запах железа, яда для наконечников стрел. Эти люди пришли убивать… они жгли лагерь Черного волка. Так назвал чужака Рон.

Нажравшись мяса, плелся поодаль. Где-то внутри осознание, что ему надо держаться ближе к такому, как он сам. И восхищение силой, мощью, великолепием. Вспомнил отражение своей белой морды в воде с щенячьими глазами и нахмурил брови.

— Какой из тебя гайлар? Ребенок ты. Посмотри на свою пушистую физиономию. Девчонки тебе ленты на уши цеплять будут и бусики.

Приговаривала Баба и гладила его дряхлой рукой по голове, глядя, как он толкает носом утенка обратно к воде.

— Это добыча, Рон. Ее съесть надо, а не играть… что мне делать с тобой? Совсем несмышленыш. Тебе к твоим надо… чтоб научили. Старая Сивар может только утят тебе подсовывать, кроликов и крыс. Ты охотиться должен. Вначале на зверей, потом на самых страшных врагов — на людей…

Не признает тебя отец… мягкотелого такого.

Отец. Она часто говорила о нем. Но не рассказывала ни кто он, ни где искать. Рон представлял себе огромного черного волка с толстой шеей, мощной холкой и огромными квадратными лапами с длинными когтями-лезвиями.

И когда этого увидел, где-то надежда сверкнула — а вдруг. Вдруг он и есть его отец. Поэтому бросился на человека с отравленными стрелами и перегрыз горло. А потом сидел рядом, даже когда Черный волк ушел, оставив жуткого воина с обезображенным лицом. Но не ему удивляться. Баорды не верили в красоту, видимую глазами. Баба показывала Рону иную. Ту, что живет внутри. У каждого человека своя… и цвет, и запах, и оттенки. Баба была голубая, а ее дочь Вахра — серо-синяя, а Дарба, вождь, бордовый. Но больше всех Рону нравилась Ярта, дочь Дарбы. Она приносила ему ягоды и играла с ним. У Ярты был розовый свет, иногда менялся на голубой, и все говорили, что когда-нибудь и она станет Видящей Тени. В лагере не было детей его возраста. Уже несколько десятилетий они скитались и голодали… а в голодные времена вождь не разрешает рожать. Женщины живут вдали от мужчин. Младенцы делают племя слабым, мешают кочевать, выдают местоположение.

— Не знаю, чье это.

— Лжешь. По глазам твоим страшным вижу, что лжешь.

Сгреб Бабу огромными ручищами, приподнял и тряхнул.

— Вырву тебе гортань и оставлю истекать кровью.

— Не тронь Бабуууууу. Не тронь.

Рон бросился на Черного Волка с кулаками, впился зубами ему в бедро, а потом дико заверещал, когда тот сцапал его за длинные всклокоченные волосы и вздернул вверх, удерживая на вытянутой руке. Адски больно… но злость и ярость сильнее.

— Это что такое? — кивнул на Рона. — Откуда ребенок?

— Нашшш он. Отпусти мальчика.

— Сначала скажи, чья ладанка. Кто носил оберег гайлара? Ты его сделала. Твой морок внутри.

— Не знаю.

Упрямо заявила Баба.

— Значит, его с собой заберу, пока не вспомнишь.

— Прокляну.

Расхохотался, продолжая держать скулящего мальчишку за волосы.

— Проклясть проклятого? Видно, совсем разум потеряла. Чей пацан? Он не из ваших.

— Нашшшш, — упрямилась Баба. — Не тронь.

— Заберу с собой. Как вспомнишь чья ладанка — верну оборванца.

Схватил Рона под руку, как паршивого щенка, и потащил на улицу. Мальчишка брыкался, кусался, орал, но Черный Волк нес его в сторону своего лагеря. Надо было дать ему сдохнуть, тогда бы он Бабу так не напугал и Рона не утащил. Что, если поймет… что это мальчик ладанку обронил, что, если не захочет таких, как он сам, рядом терпеть и уничтожить захочет?

Баба говорила, как раньше убивали гайларов. Выслеживали, нападали войском. Считали их слугами теней. Что если узнает кто про волка, то убьют, и даже Сивар не спасет.

— Сила в тебе, Диерон мой. Много силы. А силу все боятся.

— Кто мой отец?

— Такой же волк, как ты.

— А мать?

— Мать… женщина с красными волосами и огненным сердцем.

— И где они?

— Еще не время для знаний. Будет тебе десять лун, и БабА расскажет своему мальчику… а пока нельзя. Пока молчать надо.

— А ты… разве ты не моя ба?

— Нет… но ты вот здесь, — кулаком себя между грудей ударила, — беречь буду, пока сама жива.

— А я люблю тебя. Ты самая добрая.

Обнимал ее и голову на колени клал, чтоб волосы его перебирала длинные, волнистые, белоснежного цвета.

— Сивар никто никогда доброй не называл, и никто не любил.

— Рони любит.

— Знаю… но однажды придет день, когда твой волк решит иначе.

— Никогда не придет. Рони сам умрет, но Бабу обижать не даст.

Смеялась надтреснутым голосом и гладила его, гладила, напевая своим низким голосом, показывая картинки диковинные, пока глаза его не станут от морока пьяными, и сон не сморит.