Узы крови - Крис Хамфрис

— Мой! — крикнул Джанни, и в руке у него появился кинжал — пара к тому, который был у противника.

Редко случались такие минуты, когда Джанни не проклинал все то, что дал ему отец, Жан Ромбо. Но вот его уроки по владению ножами… Джанни почти благословлял отца за них. Мужчина, который стал его противником, тоже учился бою на ножах: он встал в боевую позицию, выставив кинжал на уровне второй руки, вытянутой вперед для равновесия. Однако Джанни заметил, что противник держится не совсем ровно: правая нога слишком выставлена вперед. Перебросив кинжал в левую руку, Джанни ткнул им в лицо своего противника, одновременно с тем расстегивая правой застежку плаща, сдергивая его с плеч, проводя над головой, в низ и вправо, пока тяжелая от дождя ткань не обвилась вокруг ноги незнакомца. Шагнув назад, Джанни резко дернул плащ — и неустойчивая правая нога противника подогнулась, заставив того завалиться назад, на стол, который тоже упал. Выпустив плащ, Джанни сделал шаг вперед, вернул нож в правую руку, занес ее — и опустил. С громким криком боли мужчина сложился пополам от удара, поразившего его в живот, выронил свой кинжал и забился в корчах у ног Джанни.

В конце нападения Джанни оказался лицом к лицу со старым евреем.

— Что? Что? — только и смог пролепетать старик.

Выражение глубокого ужаса на лице дичи вкупе с опьянением боя заставили Джанни восторженно завыть — завыть, как животное, имя которого он присвоил. Волчий зов, подхваченный теми, кто стоял у него за спиной, оборвался, когда Джанни поднял руку.

— Што? Што? — преувеличенно передразнил он старика. — Сейчас узнаешь «што». — Обернувшись, Джанни приказал: — Уберите девицу на улицу, и слугу тоже. И прикончите этого… — Он лягнул извивавшееся на полу тело. — Еврея оставьте со мной.

Его волки послушно утащили плачущую девицу и умоляющего слугу, скрывшись за домом. Дождь бешено забарабанил по крыше, заглушая все остальные звуки. Слышалось только прерывистое дыхание старика. Джанни приложил ладонь к костлявой груди старика и толкнул его в кресло, с которого тот только что встал. Подвинув второе кресло, Джанни тоже уселся, скрестив руки на груди и откинувшись назад.

На улице еврей надевал капюшон, но теперь плащ был снят и голова обнажена — за исключением маленькой кожаной шапочки на макушке. Из-под нее на большой кружевной воротник падали густые волосы, пронизанные сединой и блестящие от какого-то жирного масла. Камзол еврея был простым, но хорошо сшитым, а поверх него был надет фартук, каким пользовались все ремесленники. Голенища сапог доходили до половины икры, встречаясь с толстыми шерстяными гетрами.

«Да, — подумал Джанни, — если не считать головы, то с виду они мало чем от нас отличаются».

Он внимательно изучал это лицо — следы седой щетины, темные глаза под густыми бровями, которые метались, то норовя встретиться с глазами Джанни, то пытаясь избежать этой встречи, чтобы не разгневать его пристальным взглядом. Джанни не мешал их движению, делая свой взгляд нейтральным. А глаза старика все метались по комнате — пока они, словно бабочка, наконец усевшаяся на цветок, не устремились прямо на Джанни. Губы еврея начали шевелиться, из горла вырвалось тихое сипение, которое наконец преобразовалось в звук.

— Что?..

Старик замолчал, вспомнив, каков был первый результат этого вопроса.

— Пожалуйста… — начал он снова и замолчал, когда Джанни склонил голову набок и улыбнулся, изображая внимание:

— Нет, продолжай. Мне интересно услышать, что ты скажешь.

— Милостивый сударь, молодой господин… — Давно сдерживаемые слова хлынули потоком. — Я уверен, что мы сможем уладить этот… этот вопрос между нами. Не нужно… не нужно, чтобы кто-то еще пострадал. Мои люди заплатят, они дадут вам все, что вы пожелаете, сколько бы вы ни попросили. Вам достаточно только попросить, только…

Джанни медленно поднял руку, вежливо прерывая его.

— Ты считаешь нас ворами? Думаешь, мы хотим забрать драгоценности, которые ты нес с собой?

Еврей кашлянул.

— Ну, я знаю, как это бывает. Долги… жизнь молодого человека требует больших расходов. Если вы что-то задолжали моим людям, если проценты слишком высоки, я… я уверен, что мы могли бы…

Рука поднялась снова.

— Долги действительно существуют. Но не денежные. И возмещение требуется. Но не процентов.

— Тогда какое же, сударь? Какой за мной долг? Я его уплачу, уверяю вас. Уплачу непременно.

— О, в этом я не сомневаюсь. — Джанни медленно поднимался с кресла. — Ты отдашь все, что имеешь, за самый большой долг в мире. Разве не вы убили нашего Господа?

Джанни совершенно не ожидал того, как изменится состояние старика. Вместо того чтобы перепугаться еще сильнее, он вдруг стал странно спокойным.

— Ах, — вздохнул старый еврей.

— «Ах»? Это все, что ты можешь сказать? Разве ты можешь это отрицать, еврей?

— А есть ли мне смысл это отрицать? Разве прежде это помогало моему народу? Если мы это признаем, вы нас убиваете. Если мы это отрицаем, вы нас убиваете. Смерть — единственное, что мы от вас получаем.

— Твой народ? — Джанни приблизил свое лицо к лицу собеседника. — Хочешь, я кое-что расскажу тебе о твоем народе? Сказать тебе тайну? — Он зашептал в самое ухо старика: — Моя мать — одна из вас.

И Джанни отстранился, чтобы увидеть реакцию — крохотную искру надежды, которая загорится в его глазах. Это всегда происходило одинаково. Джанни нравилось, когда люди умирали со слабой надеждой. Так им было труднее.

Надежда появилась — в руке, которая потянулась к нему, ухватив за камзол, в глазах.

— Кровь твоей матери — твоя кровь. Ее вера — твоя вера. Вот тут… тут… — Его пальцы постучали по груди Джанни. — Ты — один из нас.

Джанни выжидал, наслаждаясь минутой. Когда он заговорил, его голос звучал мягко.

— Если ты сможешь показать мне, где во мне живет еврей — в моей селезенке, печени, в самом моем сердце, — то я возьму вот этот нож и вырежу себе селезенку, печень, сердце. Пусть даже при этом мне придется умереть, Но мне не придется этого делать, потому что меня спасла Любовь Христова. Мне нужно только каждодневно отвечать ему на эту любовь.

Во взгляде старика надежду сменило что-то иное. Молодой человек почувствовал, что именно, — и в эту секунду морщинистая рука упала и сжалась на рукояти кинжала Джанни, висевшего у него на поясе. Пальцы Джанни стиснули ладонь старика. Еврей был немолод, но руки у него оказались сильными — и смелости ему тоже не занимать. Старик выдернул из ножен кинжал и высоко его вскинул, так что острие задело ухо Джанни прежде, чем молодой Ромбо успел отвести оружие выше и в сторону, отклоняя противника назад, на стол, воспользовавшись своим весом, своим ростом, своей молодостью. Джанни навалился с такой силой, чтобы только не дать старику подняться.

— Плати долг, — проговорил он и, изогнувшись, вонзил кинжал.