По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

Замужество Шуры не состоялось. Она нашла своих знакомых по Новочеркасску — военный трибунал фронта, с ними вместе мы выехали в Махачкалу.

И вот —

Немецкий штык, немецкая каска

Торчат у Новочеркасска.

Эти строки я прочитала в Махачкале. Что дома — неизвестно, но ничего хорошего там быть не может. Самое главное — папа.

1943 год был ознаменован принятием нового Гимна Советского Союза. Я тогда была на Северо-Кавказском фронте в эвакогоспитале-1614, была комсоргом госпиталя. Я в отделении сыпного и брюшного тифа. Мне было поручено проверить знание нового Гимна у медперсонала. Я беседовала с каждым человеком и выясняла, выучил он или нет.

Там были такие строки:

Мы Армию нашу растили в сраженьях,

Захватчиков подлых с дороги сметем.

Мы в битвах решаем судьбу поколений…[17]

На фронт меня не отпускают. Я написала пять писем лично Сталину, но мне никто не ответил. Получаю письма от отца Саши — Василия Михайловича. Они получили извещение, что Саша пропал без вести под Сталинградом. Зовут меня к себе, называют дочкой, пишут, что раз потеряли сына, — пусть у них будет дочка. Я им ответила, что рвусь на фронт, особенно после всего, что случилось, могу ли я быть в тылу? И вдруг телеграмма: отменить без вести. Саша жив! Он уже командует ротой, награжден орденом. Каждый день хожу к нач. госпиталя, прошу откомандировать на фронт. Я ко всему еще комсорг госпиталя, но, несмотря ни на что, на фронте я все равно буду, и очень скоро, вплоть до того, что сбегу.

К нам поступило несколько раненых, которых мучили чеченцы. Привязывали их к дереву и протыкали кинжалами руки и ноги. Спасли их совсем случайно, но руки и ноги некоторым пришлось ампутировать. И еще доставили, партию из Прохладненского лагеря военнопленных. 20-летние ребята похожи на 80-летних стариков, превращенных в скелеты.

В госпитале я встретила замечательного человека — грузинку по национальности — Папашвили Анну Николаевну. Я ее никогда не забуду.

Нам не дают на руки документов, чтобы не сбежали на фронт. Но госпиталь наш формировался в Одессе, и там большинство евреев попало в него. Вот и сейчас у нас — Зусман, Фогельман, Зильберман, Юровская. Куда же они побегут, они и здесь себя не очень уютно чувствуют. Как только воздушная тревога — их никого не увидишь. Начальник госпиталя дагестанец — кумык Алибеков — хороший человек. Больные у нас очень тяжелые — помимо ранения, сыпной или брюшной тиф, или дизентерия. Я в госпитале нахожусь круглосуточно, очень редко ухожу спать на квартиру, хоть она и рядом. Друзей у меня нет. Сдам дежурство и вожусь с кем-нибудь из тяжелых. Выходила младшего лейтенанта Ванечку. У него тяжелейший сыпняк и раздроблена лопатка, ему кусачками по частям ее откусывали без наркоза. Он так ко мне привязался, когда переводили в хирургический госпиталь, плакал как ребенок.

Часто хожу к своим выздоравливающим. Они мне даже боевой листок посвятили. Почти все, не окончив школу, ушли на фронт. Вспоминаем школу, читаем стихи, потихоньку поем фронтовые песни. Сегодня провожала на фронт большую группу своих подопечных и среди них капитана Сашу Шустова, он командир отдельного минометного батальона, ему 21 год. Скромный, хороший парень, ничего мне не говорил, а когда уходил, попросил разрешения писать мне и просил отвечать на его письма, сказал, что этим будет жить. Меня это очень удивило, тем более он знал, что я переписываюсь с Сашей (его об этом проинформировала моя сестрица, она даже один вечер гуляла с ним в парке, но больше он с ней не пошел). Я, конечно, буду отвечать на его письма, разве можно поступить иначе.

Завтра большая выписка офицеров с направлением в штаб Южного фронта — в Ростов. Я ходила к начальнику госпиталя, просила меня отпустить на фронт, сказала, что все равно убегу, а если не удастся, то повешусь у его кабинета. Он, наверно, принял меня за ненормальную, приказал выдать мне две справки — одна вместо удостоверения личности, о том, что я медсестра э/г-1614; вторая о том, что мне предоставлен отпуск на две недели. Но чтобы выехать из города, нужен пропуск, его-то он мне и не дал.

Я договорилась со своими ребятами, что они возьмут меня с собой. Бедные, им бы отдохнуть хоть немного, они же совсем не оправились от болезни, а у одного вынута часть лобной кости и видно, как пульсирует вещество мозга, его пальцем достаточно ткнуть, и конец.

Вот и прибыли мы в Ростов. Знакомо только название — громадными буквами — РОСТОВ-ДОН, остальное — развалины. Побродили с ребятами по городу — Энгельса[18]начисто сметена с лица земли. Зашли к бабушке, попили чайку и распрощалась я с ними. Они пошли в штаб фронта, я — в Новочеркасск.

1943 г.

Май сорок третьего года. Новочеркасск. Никогда не знала, что существует такая проза — железнодорожные войска, и уж тем более не думала, что мне придется служить в них. Мечтала о передовой, но, увы, меня стал разыскивать мой эвакогоспиталь-1614, возвращаться в него я не собиралась, вот и пришлось определиться в первую попавшуюся часть, стоящую в Новочеркасске. Замполит, беседуя со мной, сказал, что мамы со мной не будет и перины тоже. Я ему ответила, что войну начала под Смоленском, была под Москвой, под Старой Руссой, отходила в сорок втором на юге без мамы и перины. Одно-единственное утешение — люди, кажется, здесь неплохие, но это на первый взгляд.

Да и сталкивалась я пока с очень немногими. Врач батальона — Брагин Кузьма Федорович — прекрасный человек, ко мне относится как к представителю детского сада, называет меня барышня. Я в санчасти батальона, занимаюсь распределением медикаментов по ротам, веду прием, выполняю кое-какие процедуры, занимаюсь санпросветработой, снимаю пробу пищи в мелких подразделениях и техроте. Меня еще прикрепили к третьей мостовой роте, там была фельдшер Л. Сосницкая — развратная девица, ее откомандировали из батальона, и вот теперь третья рота — тоже мой объект. Знакомлюсь с ротой — командир роты капитан Чаленко Геннадий Иванович, бывший директор школы, мягкий и добрый человек. Помпотех[19]— старший техник-лейтенант Белянкин — мне не понравился, неприятный тип. Командир первого взвода, гвардии лейтенант Тарасов Михаил Иосифович, пришел в батальон из госпиталя, участвовал в освобождении Новочеркасска, пушки его били по Красному спуску (по-моему, он неравнодушен ко всем женщинам без исключения). Командир второго взвода, бывший политрук старший лейтенант Зайцев Алексей Гаврилович. Его я еще не видела, мне заочно его представила Лиля, хозяйская девочка. Алеша не сходит у нее с языка, его взвод стоит на Хотунке. Капитан возил меня на Хотунок, были на квартире у Алеши (я мысленно позволяю себе так его называть), но его не оказалось дома. По всему, что я увидела, пыталась определить его характер. Он старше меня на три года, самый молодой из офицеров в роте. Не буду спешить с выводами, но в общем впечатление положительное. Командир третьего взвода — Сапожников Евстафий Александрович — симпатичный человек. Командир четвертого взвода с громкой фамилией Суворов, но она идет ему так же, как корове седло. Чурбан с повышенной самооценкой. Несмотря на то что я целый день с раннего утра до позднего вечера на ногах (только пробу снять нужно в трех местах — в техроте, в мелких подразделениях и в третьей роте — свободного времени совершенно нет), работа моя мне не нравится — никакого удовлетворения. И еще — острое чувство одиночества. Кроме того, я каждый день хожу в вендиспансер. Дело в том, что солдат заболел гонореей, взял автомат, явился к этой девице и весь диск разрядил в нее. Его будет судить трибунал, но до этого нужно вылечить. И вот я иду на гауптвахту и оттуда веду его в вендиспансер. Там же я встретила двух наших капитанов, одного из них в очень пикантном положении, если можно так выразиться. Жаль, что берет держала в руке, а то б я его поприветствовала. А второй потом стал ходить в санчасть, я его колола, но у него убийственный диагноз — Lues cerebri[20], и его демобилизовали.