Приключения капитана Коркорана - Альфред Ассолан

Услышав это, медленно приблизившись к старцу, сложив руки и подавляя рыдания, весь содрогаясь и дрожащим от ужаса голосом, я ему ответил:

„Я Кшатрий и зовут меня Дахарата, я не сын твой и пришел к тебе потому, что совершил ужасное преступление“.

Вслед за тем я рассказал ему все обстоятельства убийства молодого отшельника.

Услышав сказанное мною, отшельник несколько секунд сидел молча, точно окаменелый, наконец, придя в себя, он сказал:

„Если бы, совершив дурное дело, ты не сознался мне в этом самопроизвольно, тогда не только ты, но даже твой народ мог понести за это наказание и я уничтожил бы его огнем моих проклятий!

Это преступление вскоре бы низвергло Браму с престола, на котором он, впрочем, твердо сидит. Что касается твоей семьи, то рай закрыл бы свои двери для семи из твоих потомков и семи из твоих предков.

Но ты, не сознавая, что делаешь, нанес ему удар и потому остался жив. Пойдем, жестокий человек, поведи меня к тому месту, где стрела твоя убила это дитя и тем разбила посох слепца, дававший ему возможность существовать“.

Тогда я отвел обоих слепцов к тому месту, где находится их сын, и дал осязать отшельнику и его жене тело убитого мною.

Не бывшие в состоянии вынести бремя удручающего горя, едва они прикоснулись к убитому, как оба жалобно вскрикнули и упали на труп сына. Мать, целуя бледное лицо сына, начала жалобно стонать, как нежная корова, у которой отняли теленка.

„Яджнадета, — говорила мать, — разве я тебе не дороже жизни? Почему же ты не заговорил со мною, прежде чем отправить благословенное дитя мое в такое далекое путешествие? Поцелуй твою мать и тогда уже отправишься; разве ты сердит на меня, друг мой, что не желаешь заговорить со мною“.

Огорченный отец, исстрадавшийся печалью, обратился к своему мертвому сыну, точно к живому, со следующими словами:

„Сын мой, разве ты не узнаешь пришедшего сюда, вместе с твоею матерью, отца? Поднимись! Иди, возьми наши шеи и обними их, соединяя вместе. Кто же теперь будет нам приносить из лесу коренья и дикорастущие плоды? Я, эта бедная слепая согбенная под бременем лет, мать твоя, как могу я кормить ее, сын мой, будучи слепым, таким же, как она?“

Не покидай же пока этих мест: завтра, сын мой, отправишься вместе со мною и матерью».

Здесь прекрасная Сита прервала чтение. Голькар слушал ее с задумчивым видом, и даже Коркоран был растроган и смотрел с восхищением на кроткое и прелестное лицо молодой девушки.

Однако наступала полночь, и Голькар хотел уже попрощаться со своим гостем, но в этот момент во двор вошел Али и, ни слова не говоря, подошел к своему господину, подняв руки вверх наподобие кубка.

— Кто там? Что тебе нужно? — спросил Голькар.

— Могу я говорить? — отвечал раб, взглядом указывая на Коркорана, который намеревался из скромности отойти в сторону, но был удержан Голькаром, сказавшим:

— Останьтесь! Вы не можете быть лишним. Говори же скорее!

— Государь, — отвечал Али, — гонец прибыл от Тантиа Топее.

— От Тантиа Топее? — воскликнул Голькар и в глазах его блеснула радость. — Зови его сюда!

Гонец вошел во двор. Это был факир, полуголый, с кожей темно-бронзового цвета, бесстрастное лицо которого было, по-видимому, совершенно чуждо как к радости, так и к горю.

Он стал на колени пред Голькаром, до земли преклонив голову, и безмолвно ожидал приказания встать.

— Кто ты такой? — спросил его Голькар.

— Зовут меня Сугрива.

— Брамин?

— Да, я брамин. Меня послал к тебе государь Тантиа Топее.

— Где доказательства данного тебе поручения?

— Вот оно! — отвечал факир, вынув из-за плаща, служившего ему одеждой, нечто вроде платка, странно вырезанного и на котором были начертаны санскритские слова.

— А! Настало время? — воскликнул Голькар, внимательно всмотревшись в платок.

— Да! — сказал факир. — Дело должно быть начато сегодня же в Мееруте.

— Капитан? Вы говорили мне, что не любите англичан? — сказал Голькар.

— Да! Я их не люблю, но и ненависти к ним не чувствую и вообще нисколько не забочусь о том, что с ними может случиться.

— Так вот, капитан! Вы вскоре кое-что новое узнаете. Полковник Барклай, пожалуй, в конце этого месяца может убраться домой.

— В самом деле? И эти известия вы получили от этого черномазого?

— Да! Этот черномазый верный, надежный человек, служащий гонцом друга моего Тантиа Топее, — отвечал Голькар.

— А кто такой этот друг ваш Тантиа Топее.

— Это я вам объясню завтра. Полковник Барклай ранее чем через три дня не появится здесь, следовательно, у нас имеются еще два свободных дня. Завтра, если желаете, мы отправимся охотиться на носорогов. Носорог — это царская дичь, и их, пожалуй, не найдется теперь более двухсот во всей Индии. Покойной ночи, капитан.

— Кстати, что вы сделали с Рао? — спросил Коркоран. — Разве вы не намерены судить его?

— Рао! — отвечал Голькар. — Он уже осужден, капитан. Перед ужином я отдал приказание посадить его на кол.

— Черт возьми! — воскликнул Коркоран. — Нельзя сказать, что вы теряете время!

— Друг мой! — отвечал Голькар. — Как только пойман — тотчас и на кол. Неужели вы хотите, чтобы я собирал целое судилище, как в Калькутте? Тогда, прежде чем произнесет речь прокурор и возразит ему адвокат, прежде чем уйдут совещаться судьи, англичане войдут в Бхагавапур и спасут жизнь этого негодяя, их сообщника. Нет, нет! Он попался и расплачивается за всех.

— А впрочем, — отвечал Коркоран потягиваясь, так как ему очень хотелось спать, — я заговорил об этом только из любопытства. Покойной ночи, государь.

Коркоран, следуя за Али, который указывал ему путь, отправился спать.

Но, очевидно, судьбою было так решено, что уснуть капитану не удалось в эту ночь. Едва он улегся в кровать, как послышался большой шум. Коркоран поднялся и, опершись на локоть, тихонько свистнул, зовя Луизон, и сказал ей почти шепотом:

— Внимание, Луизон! Вставай, лентяйка.

Луизон, в свою очередь, внимательно на него посмотрела, прислушиваясь, и тихонько шевелила хвостом, чтобы показать своему хозяину, что она его поняла, и наконец медленно поднялась и, прямо направившись к двери комнаты, снова прислушалась и затем спокойно возвратилась и улеглась у ног капитана, как бы выжидая его приказаний.

— Хорошо! — сказал капитан. — Я тебя понимаю, моя дорогая. Ты хочешь сказать, что опасность не важная. Тем лучше, так как мне хотелось бы немножко выспаться. А тебе?

Тигрица слегка раздвинула губы, над которыми были усы более жесткие, чем острие шпаги: это был ее способ улыбаться.