Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Кеке видела, как изменился маленький Сосо: “Он стал очень замкнут, часто сидел один и больше не бегал играть с другими детьми. Он сказал, что хочет научиться читать. Я хотела отправить его в школу, но Бесо был против”. Он хотел, чтобы Сталин научился сапожничать. В 1884 году Бесо начал учить его своему ремеслу, но тут Сосо тяжело заболел.

В тот год в Гори свирепствовала оспа. Кеке слышала, как “в каждом доме рыдали”. Ее главный помощник Яков Эгнаташвили “потерял троих из своих чудесных детей в один день. Несчастный отец едва не сошел с ума от горя”. Двое сыновей и дочь Эгнаташвили выжили. Смерть детей – еще одно событие, которое сближала Кеке с “крестным Яковом”. Она ухаживала за заболевшим Сосо. На третий день у него начался бред и лихорадка. Молодой Сталин унаследовал от матери веснушки и каштановые волосы; теперь он был на всю жизнь отмечен оспинами, испещрившими его лицо и руки. Одним из его псевдонимов – и прозвищем, под которым его знала охранка, – было имя Чопур (Рябой). Но он выжил. Мать ликовала, но ее подстерегало новое несчастье. От нее ушел Бесо.

“Смотри за ребенком”, – сказал он, не предложив никакой помощи, чтобы кормить семью. По словам Сталина, Бесо потребовал, чтобы Кеке брала на дом стирку и отсылала деньги ему. “Сколько ночей я провела в слезах! – вспоминает Кеке. – Я не смела плакать при ребенке, потому что это его очень расстраивало”. Сосо “обнимал меня, со страхом смотрел мне в лицо и говорил: “Мамочка, не плачь, а то я тоже буду плакать”. И я брала себя в руки, смеялась и целовала его. Тогда он снова просил дать ему книгу”.

Теперь, оставшись одна с ребенком, без мужниной поддержки, Кеке твердо решила отдать Сосо в школу – ни в семье Бесо, ни в семье Кеке раньше никто школу не посещал. “Я всегда мечтала, чтобы он стал епископом, потому что, когда из Тифлиса приезжал епископ, я в восхищении не могла оторвать от него глаз”. Когда Бесо вновь появился в ее жизни, он наложил на этот план запрет: “Сосо пойдет в школу только через мой труп!” Они подрались; “только плач моего ребенка заставил нас уняться”.

Превратившись в алкоголика, Бесо стал патологически ревнив, но слухи о неверности и коварстве его жены, которая ниспровергла его Богом данную власть, власть грузинского мужчины, и тем самым ополчила против него горожан, очевидно, ускорили его окончательное падение. О бедственном положении Кеке было хорошо известно: Эгнаташвили, отец Чарквиани и начальник полиции Давришеви помогали ей. Даже Дато, добрый подмастерье из мастерской Бесо, во время Второй мировой войны напомнил Сталину, что обнимал и защищал его. Од нажды на улице какой-то русский обозвал щуплого Сосо саранчой. Дато ударил его и был арестован. Но судья только посмеялся, а Эгнаташвили, покровитель семьи, “заплатил за ужин, который устроили для того русского”.

Жизнь Кеке рушилась. Предприятие прогорало, и даже Дато покинул их, чтобы открыть собственную сапожную мастерскую[17]. В 1938 году Сталин вспоминал, что, когда ему было десять лет, его отец лишился всего. Бесо проклинал свою злую судьбу, но в конце концов его крах пошел на пользу будущему вождю – ведь он стал пролетарием! Впрочем, десятилетний Сосо был этому вовсе не рад.

Давришеви нанял Кеке помогать по хозяйству. Она стала прачкой у Эгнаташвили и все время была у них дома, где Сосо часто обедал. Из воспоминаний Кеке понятно, что Эгнаташвили любил Сосо, как и его жена Мариам, которая дарила им корзины с едой. Если у Кеке раньше и не было романа с Эгнаташвили, теперь он точно начался. “Наша семья выжила только благодаря его помощи, – пишет Кеке. – Он всегда помогал нам, а у него была своя семья… и, честно говоря, я чувствовала себя неловко”.

Священник поддержал ее план дать Сосо образование, и она попросила чету Чарквиани, чтобы их сыновья-подростки обучали Сосо русскому вместе с младшими детьми. Она чувствовала, что ее сын – одаренный мальчик. Старшие братья обучали свою сестру, и та не могла отвечать на их вопросы – а маленький Сталин мог. В пожилом возрасте он с гордостью рассказывал, что выучился читать и писать быстрее остальных детей: в конце концов уже он стал учить подростков. “Все это держалось в тайне, – говорит сын священника Чарквиани, Котэ, – потому что дядя Бесо с каждым днем становился все злее и угрожал нам: “Не сметь портить моего сына, не то я вам!” Он за ухо тащил Сосо в мастерскую, но, как только уходил, Сосо возвращался к нам, мы закрывали дверь и учились”. Давришеви тоже позволили Сталину учиться вместе с их сыном.

Кеке была так очаровательна, а Бесо настолько ужасен, что все хотели ей помочь. Теперь ей нужно было каким-то образом определить Сосо в отличное городское духовное училище, чтобы он стал епископом. Она сделала несколько попыток. Но училище принимало только детей духовенства. Чарквиани решил проблему, заявив, что отец Сталина был дьяконом, но ни в каких документах это не отражено. Не шепнул ли он кому-то из училищного начальства, что он сам или другой грешный священнослужитель был настоящим отцом мальчика? Не этот ли обман заставил Сталина впоследствии заявить, что его отец был священником?

Сосо сдал экзамены – знание чина богослужения, чтение, арифметику и русский язык – и так отличился, что его зачислили сразу во второй класс. “Я была бесконечно счастлива”, – пишет Кеке. Но Бесо, который уже не мог работать, пришел в ярость3.

Безумный Бесо разбил окна в духане Эгнаташвили. Когда Кеке пожаловалась Давришеви, Бесо напал на полицейского на улице, ударив его сапожным шилом. Занятно, что городской голова Журули счел это доказательством того, что полицейский был отцом Сосо. Но Давришеви не арестовал Безумного Бесо. По словам сына Давришеви, рану тот получил незначительную, и у него были некие личные отношения с “очень красивой” Кеке: “он всегда принимал особое участие в Сосо”. Давришеви всего лишь приказал Бесо убраться из Гори, и тот отправился в Тифлис и поступил на обувную фабрику Адельханова, где когда-то начинал работать. Иногда Бесо скучал по сыну и посылал Кеке деньги, прося позволения вернуться. Кеке несколько раз уступала, но из этого ничего не выходило.

Отец Сталина потерял уважение, на которое имел право как мужчина, не говоря уже о чести карачохели. В грузинском обществе, строившемся на понятиях чести и позора, это было равносильно смерти. Теперь он, по словам Кеке, был “полумужчиной”, и это довело его до крайности. На какое-то время он исчез, но на самом деле всегда находился где-то неподалеку4.

Кеке нашла хорошую работу в ателье сестер Кулиджановых, которые открыли в Гори дамский магазин. Здесь Кеке проработала семнадцать лет. Теперь, когда у нее появились свои деньги, она постаралась “сделать так, чтобы сердце моего сына не знало горести, – я давала ему все необходимое”.

Она растила его грузинским рыцарем – к этому идеалу он стремился, чтобы быть рыцарем рабочего класса. “Мужественный человек должен остаться всегда мужественным”, – писал он своей уже старой матери. Он считал, что больше похож на Кеке, чем на Бесо. Он “любил… свою мать, – вспоминала его дочь Светлана. – Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким”. “Я нежно любила отца – и он меня. Как он сам утверждал, я была очень похожа на его мать, и это его трогало”. Но Кеке постепенно теряла влияние на него.