Синие ночи - Джоан Дидион

15

Я неспроста рассказала про Арселию и шестьдесят платьев.

Не подумайте, будто не понимала, что у определенного числа читателей (большего, чем полагают некоторые из вас, но меньшего, чем полагают самые недоброжелательные из вас) это не вызовет ничего, кроме раздражения («она наряжала малышку в платья, которые нужно было стирать и гладить, и наняла домработницу, которая их стирала и гладила»); эти читатели поспешат сделать вполне определенный вывод: Кинтана была лишена «обычного» детства, она росла в «привилегированной» семье.

Об этом-то я и хотела поговорить.

Не стану спорить по первому пункту, хотя и могла бы возразить, что «обычное» детство в Лос-Анджелесе очень часто подразумевает наличие испаноговорящей домработницы.

И даже, пожалуй, соглашусь, что детство Кинтаны было не совсем таким, как у всех, хотя не уверена, что у кого-то оно бывает «обычным».

Но вот насчет «привилегий»…

«Привилегия» — это упрек.

«Привилегия» — это клеймо.

«Привилегия» — это позорный столб.

«Привилегия» — это утверждение, с которым (как подумаю, сколько она выстрадала, как вспомню, что случилось потом) мне нелегко согласиться.

Снова перебираю снимки, сделанные Ником, — снимки с крестин.

На самом деле день, который на них запечатлен, день, начавшийся в церкви Св. Мартина Турского и завершившийся в доме Сары Манкевич, день, когда пригодились обе подаренные Кинтане крестильные сорочки, а на мне было одно из тех льняных платьев пастельного цвета от Дональда Брукса, что я купила исходя из своих ошибочных представлений о вещах первой необходимости в Сайгоне, — этот день я «настоящими» крестинами не считала. (Вопрос: как по-вашему, покупка льняных платьев для поездки в Сайгон — свидетельство моего «привилегированного» положения? Или моей непроходимой глупости?) «Настоящие» крестины состоялись в керамической раковине нашего дома в Португез-Бенд вскоре после того, как мы привезли Кинтану из больницы Св. Иоанна в Санта-Монике. Джон крестил ее сам, о чем поставил меня в известность только постфактум.

Причем тут же занял глубокую оборону.

Его точных слов воспроизвести не смогу, только общую интонацию. В ней не было свойственной ему мягкости: «Я подумал, что надо ее крестить, ты, надеюсь, не против». Но была не свойственная ему бескомпромиссность: «Я ее крестил, тема закрыта».

Видимо, его беспокоило, что я назначила крестины в церкви Св. Мартина Турского только через два месяца.

Видимо, он не хотел обрекать ее на Лимб, если бы она вздумала умереть до крещения.

Я знаю, почему Джон ничего не сказал мне заранее.

Джон ничего не сказал мне заранее, потому что я не была католичкой. Мало ли, вдруг возражу.

Однако из нас двоих только я считала крестины в раковине «настоящими».

Вторые крестины (те, на которых Ник сделал снимки) были просто красивым спектаклем.

В толпе гостей на снимках выхватываю взглядом несколько лиц.

Среди поклонниц Шанель — Конни Уолд. На ней темно-синий твидовый костюм с кремовыми вкраплениями и нежно-розовой шелковой отделкой. Это Конни подарила одну из двух длинных белых крестильных сорочек, в которой Кинтана была в церкви и после. Лет до девяноста, пока у нее не развилась нейропатия, Конни каждое утро начинала с бассейна. Она перешла на более щадящий режим занятий и перестала самостоятельно разъезжать по Беверли-Хиллз на своем стареньком «роллс-ройсе», но в остальном привычек не изменила. По-прежнему носила платья от Клэр Маккарделл[35], оставшиеся у нее с 1940-х, когда она работала у нее моделью. По-прежнему устраивала по две-три вечеринки в неделю, сама готовила, приглашала гостей всех возрастов (причем так, что это всем льстило), топила гигантский камин в библиотеке и всюду расставляла плошки с соленым миндалем и пузатые кувшины с настурциями и розами, которые сама выращивала. Конни была замужем за продюсером Джерри Уолдом (считается, что именно с него Бадд Шульберг «списал» своего Сэмми Глика в романе «Что движет Сэмми»), но овдовела за несколько лет до нашего знакомства. Однажды она рассказала, как для того, чтобы расторгнуть брак с первым мужем и выйти замуж за Джерри Уолда, ей пришлось переехать в штат Невада, где по истечении шести недель развод «по взаимному согласию сторон» оформляли автоматически. Эти шесть недель она провела не в Лас-Вегасе, поскольку Лас-Вегаса в том виде, как мы его знаем, еще не существовало. Эти шесть недель она провела в двадцати милях от Лас-Вегаса, в месте под названием Булдер-Сити, где Бюро мелиорации министерства внутренних дел США построило лагерь для строителей Гуверской дамбы и где законом строжайше запрещалось играть в азартные игры и состоять членом профсоюза. Я спросила, чем же она себя развлекала в этой глуши. Конни ответила, что Джерри подарил ей собачку, и она ее выгуливала — каждый день, одним и тем же маршрутом: сперва по одинаковым улицам, с обеих сторон которых стояли неотличимые друг от друга бараки, а затем по дамбе. Помню, эта невероятная история потрясла меня куда больше всех небылиц, которые только ленивый не сочинял о своих приключениях в Лас-Вегасе.

Диана.

Диана Линн, Диана Холл.

Еще одно лицо, выхваченное взглядом из толпы гостей на снимках.

На этом она держит бокал с шампанским и курит сигарету. Вглядываясь в нее, вдруг понимаю, что, если бы не Диана, не было бы никаких крестин. Это Диана завела со мной разговор об усыновлениях в новогодние выходные на яхте Морти. Это Диана поговорила с Блейком Уотсоном, уловив мою глубинную нужду в Кинтане. Это Диана изменила мою жизнь.

16

Острая потребность стать матерью. У кого-то она возникает, у кого-то нет. Я ее ощутила внезапно лет в двадцать пять, когда работала в журнале Vogue: накрыло, как волной во время прилива. Всюду мне виделись младенцы. Я шла за их колясками на улице. Вырезала их фотографии из журналов и наклеивала на стену у изголовья кровати. Засыпала, мысленно держа на руках их крошечные тельца, ясно видя пушок на теплых макушках, чувствуя мягкие впадинки у висков, представляя, как расширяются их зрачки под моим пристальным взглядом.

Раньше я панически боялась «залететь», считала беременность катастрофой, которой следует избегать любыми средствами.

Раньше я не испытывала ничего, кроме облегчения, когда приходили месячные. Если они приходили с опозданием хотя бы на сутки, я должна была немедленно получить подтверждение, что не беременна, и, отпросившись под каким-нибудь предлогом с работы, неслась на прием к врачу — терапевту из Колумбийского пресвитерианского медицинского центра. Поскольку главный редактор Vogue приходилась ему тещей, он всегда безотказно принимал беспокойных сотрудниц журнала, и за ним закрепилось прозвище «доктор Vogue». Помню, как однажды утром сидела в смотровой комнате на Восточной Шестьдесят седьмой улице в ожидании результата анализа «на мышку»[36], который в очередной раз упросила его сделать. Доктор Vogue вошел в смотровую, насвистывая, и сразу занялся опрыскиванием растений на подоконнике.