Мысли о войне - Теобальд фон Бетман-Гольвег

сохранением мира. Мне ясно припоминается продолжительный разговор с ним в ноябре этого года, когда он определенно заявил, что из-за Албании и Дураццо не стоит предпринимать похода на Париж и Москву. Отвечать за это перед немецким народом он не находил возможным. Во избежание военных обострений нам приходилось производить временами энергичное давление на Вену. Не малые затруднения при этом представляло вызывающее поведение России, уже весною 1912 г. начавшей свои военные приготовления. Но мы не давали ни малейшего повода к сомнениям, что решительно и твердо станем за наших союзников, «в случае если, отстаивая свои интересы, они против ожидания подвергнутся нападению третьей стороны, и таким образом под угрозой окажется само их существование». Когда в декабре того же 1912 г. я формулировал таким образом в рейхстаге нашу точку зрения, это вызвало сильное неудовольствие в Петербурге, но зато имело определенные последствия. Почувствовали свою военную неподготовленность и притихли. Ведь на Балканах выскочили слишком рано: следовательно, надо было затормозить.

Так и не удалось получить от этого преждевременного выступления желательного для его подстрекателей результата. Согласно плану участников балканского союза, первой задачей его являлся раздел между ними европейской Турции, а второй – обеспечение себе при этом тыла со стороны Австрии; в смысле же планов России и, можно сказать, всей Антанты задачей его было создать единый замкнутый балканский фронт против центральных держав. Последняя цель не была достигнута в той мере, как того желали. Однако соотношение сил значительно изменилось не в пользу центральных держав. Турция была чрезвычайно ослаблена: в сущности у нее кроме Константинополя осталась в Европе лишь жалкая полоска земли. До поры до времени Антанта еще не была заинтересована в том, чтобы отнять у нее и этот последний кусок европейской территории. Должность «привратника проливов» можно было пока еще за ней сохранить. Несмотря на ужасающие потери, ей все же удалось в конце второй войны достигнуть скромного успеха, несколько улучшившего ее самочувствие, и удержать его за собою. Надежды Болгарии были разбиты; ее доверие к России жестоко поколеблено. Армия, свернув свои знамена, стала ожидать лучших времен в глубоком гневе на своих ликующих сербских соперников и на Румынию, завершившую ее поражение. Сербия, напротив, сделала громадный шаг вперед. Дальнейшие свои планы она могла уже осуществлять только в случае войны с Австро-Венгрией. С возросшей верой в себя, приступила она теперь к подготовке своих дальнейших задач. Румыния захватила себе со стороны Болгарии все или даже больше, чем ей было нужно и что она могла использовать. Враждебность ее позиции по отношению к Австрии уже обнаружилась вполне ясно. Предупредить окончательный переход ее на сторону Антанты – вот все, чего немецкая дипломатия еще могла попытаться достигнуть. Только король Карл, притом уже весьма дряхлый, единственно своей личностью обеспечивал возможность продолжения прежних отношений. Расширение территории, выпавшее на долю Греции, было благоприятно династии, правившей в Афинах, и тем усиливало дружественное расположение к Германии в этой стране, постоянно подвергавшейся давлению со стороны Антанты и мало способной к сопротивлению.

Таково было положение дел после второй балканской войны. Не было никакого сомнения, что второй Бухарестский мир означал лишь краткую передышку. Поскольку дело шло тогда о предупреждении мирового пожара, Лондонская конференция послов, являвшаяся органом великих держав для его локализации, на этот раз еще в состоянии оказалась справиться со своей задачей. Отдельные перескакивающие искры все еще можно было погасить, но в конце концов вся Европа стала тревожно чувствовать, что борьба на Балканах лишь предшественница и предвестница еще более роковых событий.

Во все время балканского кризиса мы определенно стремились быть посредником между жизненными интересами Австрии и притязаниями России, что вполне соответствовало общему взгляду, сложившемуся у меня с самого начала на наши отношения к австрийскому союзнику – с одной стороны, и русскому соседу – с другой. Я был глубоко убежден, что, несмотря на трещины в здании австрийской монархии и на явные и тайные симпатии славянских ее частей к русскому панславизму, следовало во что бы то ни стало сохранять основанный Бисмарком союз между Германией и Австрией. Не говоря уже о моментах взаимного тяготения, которые в настоящее время готовы воплотиться в форму слияния немецкой Австрии с Германией, было бы вообще безумием помышлять о разрыве этого союза после того, как Антанта успела принять характер столь крепкой сплоченности, что о каком-нибудь внезапном повороте нечего было и думать. Самое большее, мог быть поставлен вопрос Англии – возможно ли перестроить группировку европейских держав на совершенно новом основании? Как и почему попытка в этом направлении не удалась – было уже показано выше. Что касается России, то она была связана с Францией, не отрывавшей своих взоров от Вогезов, союзом, пускавшим все более глубокие корни в настроении народов обеих стран. Союз этот скреплялся почти ежегодно все новыми финансовыми связями и в течение уже двух десятилетий устанавливал определенный курс для русской политики как в ее дипломатических выступлениях, так и в военных мероприятиях. Одному немецкому финансисту, которого желательно было теснее привлечь к русским государственным делам, Сазонов весной 1914 г. бросил замечание, что если мы предоставим Австрию ее судьбе, то он, с своей стороны, также покинет Францию. Если бы даже немецкая политика могла усмотреть в этом замечании, в устах г. Сазонова особенно странном, не простой трюк в духе дипломата старой школы, но действительно серьезное намерение, она принуждена была бы сделать лишь один вывод, что русский государственный деятель глубоко ошибался как относительно солидности французских цепей, так и в отношении размеров своего собственного всемогущества.

В силу необходимости наша роль по отношению к России свелась к старанию, соблюдая полную союзническую верность, сдерживать пыл Австро-Венгрии, что мы неоднократно с успехом и делали в эпоху кризиса на Балканах, а также – к попытке поставить себя так в Петербурге, чтобы наше посредничество, в случае его необходимости, не встретило там сопротивления.

В этом направлении и было составлено известное Потсдамское соглашение от 4 ноября 1910 г. Подобно нашим позднейшим переговорам с Англией, мы имели в виду и здесь, в связи с установлением обоюдного политического понимания, в целях создания добрососедских отношений, прийти также к примирению практических интересов в отдельных конкретных случаях. Но Франция и Англия сделали все возможное, чтобы парализовать осуществление уже вполне подготовленного договора. Полные изумления комментарии французской и английской прессы по поводу Потсдамского свидания обнаружили слишком явное неудовольствие официальных сфер обеих стран по отношению ко всякому шагу, который мог бы изменить их взаимоотношения с союзником и другом, вследствие улучшения его отношения к Германии. Россия вновь приняла холодно-равнодушный