СМЕРШ. По законам военного времени - Валентин Константинович Мзареулов

химслужбы полка шёл по лесу. На голове этого командира в отличие от нас, носивших пилотки, была форменная фуражка с красным околышем. Лес обстреливался пулеметным и ружейным огнем. Вдруг начхим закричал, что ранен в голову и сбросил фуражку. На одном из висков был синяк, но крови не было, а в околыше торчала пуля, пробившая его на излете.

Однажды я сам себя насмешил и чуть не нарвался на взыскание. Перед войной мать подарила мне наручные часы фирмы «Лонжин». Часы — отличные, но круглые, а в то время вошли в моду часы прямоугольной формы. У одного из командиров я увидел такие и предложил обменяться, по фронтовому обычаю «Махнем не глядя, как на фронте говорят». Командир честно предупредил, что его красивые часы — «эстонская штамповка», но мы все же обменялись. На другое утро я, глядя на новые часы, поднялся с постели на час позже обычного, за что получил нагоняй.

Был случай, когда я сильно испугался. Как-то в Эстонии темной августовской ночью, в одиночку пробирался через огромное болото Янгель — Мох. Дорога была одна — по деревянным мосткам (гати). Была большая вероятность напороться на вражескую разведку или бандитов, поэтому шел с автоматом наперевес и с гранатой наготове. Свернуть с дороги было нельзя — кругом сплошная трясина. Напряжение было предельное, и вдруг в полной тишине что-то тяжелое с металлическим стуком упало мне под ноги. Душа, что называется, ушла в пятки. Оказалось, что, сжимая автомат в руках, я непроизвольно высвободил диск, который и упал на гать.

Были и другого рода курьезы. Ночью в расположение нашей части забрел пьяный немецкий солдат, распевавший при этом во все горло и выкрикивавший: «Русь, сдавайсь». Но сдаться пришлось ему.

В мой день рождения — 30 августа 1941 года меня «поздравили» немецкие летчики. Я шел по дороге и попал под налет пикирующих бомбардировщиков. Вокруг рвались бомбы, выли сирены самолетов. Спасаясь от осколков, отполз в сторону от дороги. Когда же самолеты улетели, обнаружил, что вымазался в человеческих экскрементах, отмыться от которых стоило большого труда.

Загадкой остался случай, происшедший со мной, когда я шел по полевой дороге. В двух метрах сбоку от меня раздался сильный взрыв, сопровождавшийся выбросом земли. Что это взорвалось, было неясно. Предполагаю, что сработала противотанковая мина, в которую попала шальная пуля. Но могла быть и какая-то другая, более хитроумная. Иногда немцы расставляли прыгающие, так называемые «Шпрингмины», срабатывавшие, когда человек задевал за проволоку, отведенную в сторону. Сначала взрывался пиропатрон, после чего мину подбрасывало вверх и она разрывалась на высоте около метра, поражая осколками.

Но случаев, когда я чувствовал себя на краю гибели, было больше.

* * *

В один из августовских дней под Кингисеппом я с группой бойцов попал под страшный артиллерийский налет. Немцы стреляли шрапнелью. Начиненные ей снаряды разрывались над нашими головами — как будто бы развертывалось огромное красное полотнище, и шрапнель — десятки свинцовых шариков — разлеталась в разные стороны, поражая людей. Отыскивая укрытие, я прыгнул в канаву, оказавшуюся забитой распухшими и полуразложившимися трупами, а затем перебежал в лес. Пришлось долго по нему бродить, пока не нашел свою часть. А когда нашел чуть не угодил под разрыв мины.

Знакомый старшина Черников увидев меня, позвал к костру, на котором варилась каша. Только я направился туда, как в костер попала мина и старшина погиб.

В эти тяжелые дни отступления, когда казалось, что уже все потеряно, нас выручала артиллерия, которая предусмотрительно перед войной была количественно и качественно усилена во всей Красной армии. Огневые позиции артиллеристов стали подлинным костяком обороны. На них задерживалась отходящая пехота, совместно отражая напор врага. Хорошо поддерживала огнем корабельная и береговая артиллерия Балтфлота, утюжившая крупнокалиберными снарядами (их звали «чемоданами») позиции наседавшего противника.

Впечатляющим был и огонь зенитной артиллерии моряков. 23 сентября я был очевидцем того, как зенитчики отражали налет сразу десятков бомбардировщиков на Кронштадт — главную базу флота. Своим огнём они вынудили немецких летчиков лететь на высоте, не позволявшей вести прицельное бомбометание. Стрельба была настолько интенсивной, что безоблачное голубое небо враз стало молочно-белым от разрывов снарядов, хотя каждый разрыв на большой высоте казался размером с булавочную головку. Правда, сбитых самолетов не видел, снаряды, повидимому, до них не доставали — так высоко летели бомбардировщики.

В тот день немцам удалось повредить линейный корабль. Он наполовину затонул на мелководье, но одна из его башен по врагу вела огонь.

В памяти осталось и отражение зенитчиками Ленинграда ночной массированной атаки фашистской авиации на знаменитые Бадаевские склады, где хранились все продовольственные запасы осажденного города. С одной из высоток близ Ораниенбаума ночью было видно громадное зарево пожара и множество разноцветных светящихся трасс зенитных снарядов.

22 сентября на окраине дер. Сашино, примыкающей к Петергофу, я был ранен в спину осколком снаряда, вероятно танкового. Взрывом сбило с ног. Была отшиблена вся нижняя часть тела и я подумал, что ходить больше не смогу. Мелькнула даже мысль о самоубийстве.

Когда ко мне стала подбегать санитарка, между нами разорвался второй снаряд. К счастью, её не убило, только поранило лицо песчинками.

После сделанной наспех перевязки бойцы на шинели унесли меня в пункт медпомощи, украв при этом автомат ППШ.

В то время автоматы только что появились в войсках и были редкостью. Далеко не у каждого командира взвода был автомат. Зато обеспечили себя этим оружием интенданты, у которых мы, особисты, автоматы изымали, чтобы передать на передовую.

По Финскому заливу меня с группой раненых эвакуировали в Ленинград. Над нашим кораблём летели немецкие бомбардировщики, шедшие на Кронштадт; раненые в страхе ожидали, что разбомбят и наше судно, но — обошлось.

В Ленинграде я первоначально находился в эвакогоспитале на Васильевском острове, размещавшемся в здании юридического факультета университета (где впоследствии учились Путин и Медведев). Ближе к зиме в Неву вошли и встали на якорь неподалеку от госпиталя наши корабли и подводные лодки, которых немцы регулярно бомбили. В госпиталь, к счастью, не попали ни разу, хотя дома рядом от бомб пострадали.

При объявлении воздушной тревоги раненых из палат эвакуировали в бомбоубежище, находившееся в подвале, но наша палата туда идти отказалась — будь, что будет, тем более, что среди нас был один лежачий — актер Ленинградского драмтеатра — боец народного ополчения Джобинов. У него был перебит позвоночник и он находился в гипсовом корсете по горло. Со временем под гипсом завелись черви, причинявшие страдания.

С началом блокады питание раненых в госпитале ухудшилось. Хлеб урезали