Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник

ничего не ест, – с тревогой произнесла она. – И все время смотрит в небо.

– Для него есть кое-что поважнее еды, – сказал я.

– Я все сделала, – сказала она. – Могу я идти домой, Кориба?

Я кивнул, и она ушла, пока я расстилал одеяло в хижине.

Всю следующую неделю она приходила дважды в день, утром и после полудня. Затем, на восьмой день, со слезами на глазах она сообщила, что ее карликовый сокол умер.

– Я же предупреждал тебя, что так оно и будет, – мягко заметил я. – Птица, парившая в вышине, на земле жить не сможет.

– Все птицы умирают, если не могут больше летать? – спросила она.

– Почти все, – сказал я. – Некоторым нравится безопасность клетки, но большинство умирает от разбитого сердца, ибо, коснувшись неба, они не могут смириться с тем, что их лишили дара летать.

– Зачем же тогда мы мастерим клетки, если птицам в них плохо?

– Потому что птицы скрашивают жизнь нам, – ответил я.

Она помолчала и сказала:

– Я сдержу слово и буду прибираться у тебя в хижине и бома, носить тебе хворост и воду, хотя моя птица умерла.

Я кивнул.

– Так мы и договаривались, – сказал я.

Следующие три недели она приходила дважды в день. Затем, на двадцать девятый день в полдень, после того как она закончила утренние труды и вернулась в шамба своей семьи, ко мне в бома поднялся Нджоро, ее отец.

– Джамбо, Кориба, – приветствовал он меня, но на лице его читалась тревога.

– Джамбо, Нджоро, – ответил я, не поднимаясь ему навстречу. – Что привело тебя ко мне?

– Я – бедняк, Кориба, – сказал он, присев на корточки напротив меня. – У меня только одна жена, и она не родила мне сыновей, а лишь двух дочерей. Земли у меня в шамба не так много, как у соседей, и в прошлом году гиены задрали трех моих коров.

Я не мог понять, к чему он клонит, а потому просто смотрел на него, ожидая продолжения.

– При всей моей бедности, – продолжил он, – меня утешало одно – мысль о выкупе, который я в старости получу за каждую из дочерей-невест. – Он помедлил. – Я всегда следовал нашим традициям. И заслужил это право.

– И я того же мнения, – ответил я.

– Тогда почему ты готовишь Камари как мундумугу? – спросил он требовательно. – Всем известно, что мундумугу дает обет безбрачия.

– Камари сказала тебе, что станет мундумугу? – переспросил я.

Он покачал головой:

– Нет. Она совсем перестала разговаривать с матерью и со мной после того, как стала ходить к тебе в бома.

– Тогда ты ошибаешься, – сказал я. – Женщина не может стать мундумугу. С чего ты взял, что я готовлю ее себе на смену?

Он порылся в складках кикои и вытащил кусочек выделанной шкуры антилопы гну. На ней было углем нацарапано:

Я КАМАРИЯ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ ЖИВУ НА СВЕТЕЯ ДЕВОЧКА

– Это письмо, – осуждающе сказал он. – Женщины не умеют писать. Писать умеют только мундумугу и великие вожди, такие, как Коиннаге.

– Оставь это мне, Нджоро, – я взял у него кусок кожи, – и пришли Камари ко мне в бома.

– Я хотел, чтобы она до вечера сегодня поработала в шамба.

– Сейчас же, – сказал я.

Вздохнув, он кивнул:

– Я пришлю ее, Кориба. – Он помолчал. – Ты уверен, что она не станет мундумугу?

– Даю тебе слово. – И я поплевал на ладони, чтобы доказать свою искренность.

Успокоившись, он ушел к себе в бома, а несколько минут спустя по тропе взбежала Камари.

– Джамбо, Кориба, – сказала девочка.

– Джамбо, Камари, – ответил я, – я очень тобой недоволен.

– Разве я собрала сегодня мало хвороста? – спросила она.

– Ты собрала столько хвороста, сколько нужно.

– Разве тыквы не наполнены водой?

– Тыквы полны воды.

– Так в чем же я провинилась? – Она с отсутствующим видом оттолкнула одну из коз.

– Ты нарушила данное мне обещание.

– Это неправда, – возразила она, – я прихожу сюда дважды в день утром и после полудня, хотя птичка и умерла.

– Ты обещала больше не заглядывать в книги, – сказал я.

– Я не заглядывала в книги с того дня, как ты запретил мне это делать.

– Тогда объясни, что это такое? – Я протянул ей кусок кожи со словами.

– Нечего тут объяснять, – пожала она плечами. – Это писала я.

– Если ты не заглядывала в книги, то как ты могла научиться писать?

– С помощью твоего магического ящика, – сказала она. – Ты не запрещал мне заглядывать в него.

– Моего магического ящика? – нахмурился я.

– Ящика, который оживает и светится многими цветами.

– Ты имеешь в виду мой компьютер? – удивился я.

– Это твой магический ящик, – повторила Камари.

– И он научил тебя читать и писать?

– Я научилась сама, но только чуть-чуть, – печально ответила Камари. – Я словно сорокопут в твоей истории, я вовсе не так умна, как мне это казалось. Читать и писать очень трудно.

– Я говорил, что тебе нельзя учиться читать, – сказал я, сопротивляясь желанию похвалить ее выдающееся достижение, но ведь она нарушила закон.

Камари покачала головой.

– Ты сказал, что я не должна заглядывать в твои книги, – упрямо повторила она.

– Я говорил тебе, что женщинам не положено читать, – сказал я. – Ты ослушалась меня. За это ты будешь наказана. – Я выдержал паузу. – Ты будешь прибираться у меня еще три месяца, и ты должна принести мне двух зайцев и двух грызунов, которых ты поймаешь сама. Поняла?

– Я поняла.

– А теперь пойдем в хижину и ты, возможно, поймешь кое-что еще.

Она последовала за мной.

– Компьютер, включись, – приказал я.

– Включен, – ответил механический голос компьютера.

– Компьютер, просканируй хижину и скажи, кто стоит рядом со мной.

На мгновение сверкнули линзы сенсора.

– Девочка, Камари ва Нджоро, рядом с тобой, – ответил компьютер.

– Ты узнаешь ее, если увидишь вновь?

– Да.

– Приказ высшего уровня, – сказал я. – Никогда более не общайся с Камари ва Нджоро словами ни на одном известном тебе языке.

– Приказ понят и записан, – ответил компьютер.

– Выключайся. – И я повернулся к Камари. – Ты понимаешь, что мне пришлось сделать, Камари?

– Да, – сказала она, – но это несправедливо. Я не нарушала данного тебе обещания.

– Закон гласит, что женщины не должны читать, – сказал я, – и ты нарушила его. Больше тебе это не удастся. Возвращайся к себе в шамба.

Она ушла с гордо поднятой головой, всем своим видом демонстрируя несогласие, а я занялся своими делами, объяснил мальчикам, готовящимся к церемонии обрезания, как разрисовывать тела, прочитал заклинание, отгоняющее злых духов от шамба старого Сибоки (он нашел там кучку дерьма, оставленного гиеной, верный признак проклятия таху), дал команду Техподдержке вновь скорректировать орбиту, чтобы принести прохладу на западные равнины.

Когда я вернулся для послеполуденного сна, Камари уже побывала у меня и удалилась, и все было в порядке.

Следующие два месяца жизнь в деревне шла своим чередом. Настала пора сбора урожая, старый Коиннаге взял себе еще одну жену, и праздник по этому случаю с танцами и обильными возлияниями помбе длился два дня. Прошли по графику короткие дожди, родилось трое детей. Даже Эвтопический Совет, ворчавший на наш обычай оставлять старых и увечных гиенам, оставил нас в покое. Мы отыскали их