Чисто альпийское убийство - Йорг Маурер

— Одного из погибших звали Евгений Либшер. По крайней мере так было написано на его нагрудной карточке. Вы знали этого человека?

Рабочий по зданию испугался, и его реакция не была наигранной. Еннервайн склонялся к тому, чтобы верить этому свидетелю.

— Конечно же, знал… Он из вспомогательного персонала. Запирал двери после начала концерта. Вот бедняга!..

— Вы назвали его беднягой лишь потому, что он погиб, или по какой-то другой причине?

— И так, и так. Либшер был махровый индивидуалист, с ним никто не мог найти общего языка. Вроде как раньше он служил в Дрездене, в государственном оперном театре, а потом потерял работу и в конце концов устроился к нам на такую скромную должность…

— У него есть родственники?

— Понятия не имею.

— Друзья?

— Представить себе не могу!

— А, понимаю. Значит, у него были трения с кем-нибудь из сослуживцев? Конфликты, разногласия?

— Ну не то чтобы серьезные… однако он был этакий, знаете ли… — Шмидингер запнулся и утих.

— Я прекрасно вас понимаю: о покойниках либо хорошо, либо ничего, но все-таки, пожалуйста, продолжайте.

— Вам знакомо словечко «гшафтлхубер»?

— Да, конечно, ведь я родом отсюда. И что, Либшер был любителем совать нос в чужие дела?

— Ну да. Он вникал абсолютно во все, даже в то, что его совершенно не касалось. Но как же так получилось, что его нашли мертвым в зрительном зале? Он туда почти не заходил, даром что капельдинер, — его место было здесь, в фойе. Что он там забыл?

— Выяснить это — наша работа.

На прощание Еннервайн традиционным жестом вручил свидетелю свою визитку и подошел было к двери, но вдруг обернулся и сказал, будто Коломбо:

— Ох, у меня возник еще один вопрос, господин Шмидингер.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Вы сказали, что занимаетесь освещением. А вы, случайно, не меняли его после того, как случилась вся эта история?

— Да, когда я увидел, что творится, то выключил освещение сцены и включил свет в зале. Я поступил неправильно?

— Нет-нет, господин Шмидингер, вы все сделали верно, даже не сомневайтесь. Но не могли бы вы включить все точно таким же образом, как это было на концерте? Сделайте это прямо сейчас. Можете?

— Конечно.

Рабочий по зданию прошел за кулисы и встал за пульт управления светом, а Еннервайн поднялся на сцену. В зале стало темно, прилежные «сборщики риса» пропали из виду, а через мгновение перед глазами гаупткомиссара вспыхнула добрая дюжина тысячеваттных прожекторов. Его едва не отбросило назад лавиной света. Инстинктивно прикрыв глаза рукой, чтобы не ослепнуть, руководитель следственной бригады вскоре убедился: с этой точки в зрительном зале и в самом деле ничего не разглядеть. Что и требовалось доказать. Однако выход Губертуса Еннервайна из полутьмы на яркий свет сразу же привлек внимание коллег. Гаупткомиссар стоял посреди сцены в картинной позе, драматически приложив руку к глазам, как будто бы собирался сказать: «Дайте же народу свободу мысли, господа!» — или как минимум: «Ваше сиятельство, лошади оседланы!» Несколько заядлых шутников, находящихся в зрительном зале, разразились аплодисментами.

— Благодарю вас, господин Шмидингер, достаточно. Можете снова выключать прожекторы.

— Блестящий выход, Еннервайн! Вы с успехом могли бы сыграть гаупткомиссара в детективном телесериале, — ехидно заметил человек с сильно оттопыренными ушами, державший в руках несколько крошечных пакетиков. Это был Ханс-Йохен Беккер, самая чутьистая ищейка из оперативной бригады экспертов-криминалистов.

— Спасибо, Беккер. При случае я обязательно пошлю резюме режиссеру «Места преступления». Может быть, для вас там тоже найдется какая-нибудь работенка. Например, младшим помощником осветителя.

Мужчины сердечно поприветствовали друг друга. Они пересекались по нескольким делам, и каждый из них знал, что может доверять другому.

— Вы закончили работу в партере? — спросил Еннервайн.

— Можно сказать, да. Точные результаты исследований будут через несколько часов.

— А как насчет балкона? Собираетесь его осматривать?

— Разумеется. Мы осмотрим все, в том числе и балкон.

Коллеги дружно задрали головы.

— Судя по вашему виду, Еннервайн, у вас уже есть версия.

— С чего вы так решили?

— Задумчивое выражение лица. Перебираете альтернативы… Исключаете возможности… Вычисляете траекторию падения…

Еннервайн засмеялся:

— Нет уж, вычислением траекторий я не занимаюсь. Не выполнять же мне вашу работу за вас. Но по большому счету вы правы.

Гаупткомиссар еще раз оглядел ту точку балконного парапета, у которой стоял некоторое время назад, мысленно проводя пунктирную линию вниз, до места обнаружения тел.

— Вон оттуда вполне можно спрыгнуть в зал, — задумчиво произнес он, очерчивая указательным пальцем воображаемую дугу.

— На то и балкон. С него всегда можно спрыгнуть.

— Я имею в виду, спрыгнуть так, чтобы приземлиться именно там, где были найдены жертвы.

— Значит, в настоящий момент вас все-таки интересует траектория полета. Игрек в квадрате равняется два пи икс…

— Прекратите, Беккер! Не хочу этого слышать! Вы замедляете ход расследования!

— У вас что, такие нелады с математикой? Хорошо, мы проверим вашу теорию своими силами и не будем грузить вас лишними цифрами. Для этого нам придется поработать в ночную смену. А завтра утром…

— …вы сообщите мне точные данные, я знаю.

Еннервайн вышел в фойе. Там стояла семейная пара среднего возраста, одетая как попугаи: муж — в бирюзовый вельветовый костюм и алый галстук, жена — в фиолетовый ансамбль из блестящей ткани. В таком одеянии дама чем-то напоминала растоптанную сливу.

— Идите к нам, шеф, — позвала Николь Шваттке. — Эти люди хотят говорить только с вами, и ни с кем больше.

Еннервайн подошел поближе к попугаистой паре.

— Так, в чем дело? Моя коллега могла бы с тем же успехом…

— Мы сидели в пятом ряду, места четырнадцать, пятнадцать, — жизнерадостно затрещала слива, чем-то напоминая Еннервайну его школьную учительницу английского.

— Меня зовут Томас Кюбель, а это Хайке, моя супруга. Мы заместители директора здешней гимназии, — со значением сказал господин. — Курируем немецкий язык, историю и социологию.

— А вы, судя по всему, возглавляете следственную бригаду, — обратилась к Еннервайну Хайке Кюбель.

— Да, это так.

— Оберкомиссар?

— Гаупткомиссар, — буркнул Еннервайн.

— Нет, я, наверное, до конца жизни не сумею запомнить: оберкомиссар — это ниже гаупткомиссара, верно? Как же вы сами не путаетесь в этих бесчисленных званиях?