Тонкий тающий след - Наталья Лирник

Он поставил кружку с чаем на стол рядом с пустой вазочкой для печенья и повернулся к старому инструменту. Белая крахмальная дорожка лежала на верхней крышке, как обычно, только запылилась за год. Прохоров рассматривал фотографии в рамочках. Он где-то читал, что иметь фото людей в комнатах нехорошо, это якобы отнимает энергию, потому что тот, кто на них смотрит, неосознанно взаимодействует с изображенными: беседует с ними, спорит, грустит… Но ему это общение с портретами было привычно и приятно. Он рассматривал, медленно переводя взгляд, фото за фото. Молодой мужчина в милицейской форме, черная рамка. Отдельно – хрупкая маленькая женщина на берегу моря, улыбаясь, смотрит в камеру. Та же женщина с мальчиком, оба на велосипедах, позируют кому-то на границе леса и поля. Павел не помнил, кто их снимал, – а само катание с мамой на великах помнил отлично и очень любил. Еще несколько отдельных и совместных фото самого Прохорова и его мамы в разных возрастах и обстоятельствах: вот мама в концертном платье за роялем на сцене, а вот она нарядная и веселая рядом с Павлом в роли жениха, но без невесты на снимке. Он уже не помнил, кто организовал провидческий кадр, – но после ухода Тамары из жизни Прохоровых эта фотография появилась на фортепиано и больше никогда не исчезала.

Прохоров включил торшер, погасил большой свет и, присев на диван, отхлебнул крепкого, уже остывшего чаю. На стуле, служившем ему тумбочкой, стопкой лежали книги в лаконичных обложках: психология, криминалистика, экономика. Привычка к постоянному чтению у него сохранилась и отлично уживалась и со стрельбой по мишени в служебном тире, и с обязательным, четыре раза в неделю, тренажерным залом. Он готовил себе простую рациональную еду, годами копил отпускные дни и почти не страдал от одиночества.

«А эта сегодняшняя женщина внешне похожа на маму», – внезапно подумал Прохоров. Сколько лет работаю, а никак не привыкну, что похожие люди могут быть внутренне такими разными.

Он потянулся за верхней книгой: «Бестселлер об экономике, переведенный на десять языков и экранизированный в Голливуде», кричала цветная плашка на белой обложке. Ну, посмотрим, что это за фрикономика. Пока обойдемся без экранизации, потом можно будет сравнить, если книжка окажется стоящей…

Первая Градская больница находилась довольно далеко от бабушкиного дома в Сокольниках, но отвезли ее почему-то именно сюда. Наде так было даже удобнее, и персонал был замечательный, но общий неуют старинного здания ее тревожил. Ей казалось, что знаменитая московская больница хранит память обо всех болезнях, мучениях и смертях бесчисленных пациентов за двести с лишним лет. Хотя, конечно, это была ерунда. В «энергетику» Надя никогда не верила и не собиралась начинать.

В поздний час сюда приходили только к тяжелым. Надя достала из сумки белый халат и тапочки, быстро переоделась, сунула ботильоны в пакет и пошла в отделение. Свет в коридоре был уже погашен, светилась только лампа на посту дежурной сестры.

– Оксана Львовна, здравствуйте! Как поживаете? Вот вам к чаю. – Надя протянула медсестре плоскую коробку хороших французских конфет.

– Ой, спасибо. Все у нас как обычно. Бабушка ваша, к сожалению, без изменений. С питанием проблемы…

– Как, совсем ничего не ела весь день?

– В обед соседка по палате ей скормила полтарелки супа, а больше ничего. Воду даем понемножку, когда в сознании.

– Оксана Львовна, может, нужна сиделка?

– Да нет, это не поможет, весь нужный уход она получает. И вы приезжаете… Да вы пройдите, пройдите, она полчаса назад точно не спала, я заходила.

– Спасибо, я тогда посижу с ней, сколько получится?

– Да ради бога, сидите, хоть до утра оставайтесь.

Во второй от поста палате стояли три койки. Обитательница самой дальней, у окна, уже спала. На средней девушка лет тридцати, поджав ноги в мягких пижамных штанах, что-то смотрела на планшете, уши ее были заткнуты белыми наушниками. Бабушка лежала на ближней к двери узкой койке. Глаза ее были открыты.

– Бабулечка, привет, дорогая. – Надя склонилась поцеловать осунувшуюся щеку и почувствовала горький запах болезни, пропитавший седые волосы.

– Здравствуй, деточка, – отозвалась бабушка чуть слышно. Она пристально и беспокойно глядела на Надю. – Ты одна?

– Да, бабуль, одна. Вадим и Лешка оба работают, они в выходные приедут тебя навестить.

– Знаю я, как твой Вадим приедет. За три недели глаз не показал. – Слушать ее слова было неприятно, но Надя радовалась тому, что, когда бабушка сердилась, ее голос становился сильнее.

– Бабулечка, родная, ну не сердись. У него тяжелые времена.

– Все мужики одинаковые. Всегда у них тяжелые времена, даже когда сидят у жены на шее. Ты им готовь, стирай, убирай, а они еще капризничать будут… Хорошо, хоть не пьет… Ну куда ты опять навезла, вот куда? – Она беспокойно разглядывала тумбочку, на которой появлялись внучкины гостинцы: апельсины, вода, мягкое печенье.

– Ба, давай тебе поднимем изголовье? – Надя подняла и показала бабушке прозрачный контейнер с винегретом. – Твой любимый, свежий, вот только что заезжала за ним. Будешь?

– Буду! – Бабушка оживилась, завозилась в попытке приподняться и сразу откинулась на подушки.

– Сейчас, не спеши. – Надя нашла рычаг, поднимающий изголовье кровати, и, придерживая подушки сбоку, потянула его вверх. Потом сняла с изголовья маленькое полотенце, постелила на грудь больной и открыла коробочку с винегретом.

По палате поплыл острый свежий запах, и девушка в наушниках, не сдержавшись, бросила косой взгляд налево. Надо было ей тоже что-то прихватить в магазине, запоздало сообразила Надя. Это ведь, наверно, она кормит бабулю супом. Надя улыбнулась и показала девушке на апельсины, та улыбнулась в ответ и отрицательно помотала головой, а потом снова уткнулась в планшет.

– Давай попробуем. Открывай рот, ну-ка… – Надя аккуратно вложила горку овощей в рот Галины Дмитриевны. – Почему ты не жуешь? Жуй.

Бабушка молча подержала винегрет во рту, а через минуту губы ее скривились, челюсть слегка отвисла, и мокрая цветная масса винегрета повалилась на полотенце на груди.

– Что такое? Милая, что такое? Невкусно?

– Надя-я-я, я скоро помру-у-у-у, – с отчаянием протянула старуха и заплакала.

– Господи, бабулечка, ну что ты такое говоришь. – Надя сама изо всех сил старалась не разреветься. – Конечно, ты не умрешь. Еще пару дней тебя полечим – и поедем домой. Там будет хорошо, я за тобой буду ухаживать. Перееду к тебе, будем жить, как летом раньше, помнишь? Будут у нас новые каникулы: ты да я да мы с тобой. Будем чай пить, разговоры разговаривать. Ты поправишься, к лету будешь как огурчик, вот увидишь.

– Наденька моя… деточка… знаешь, мне не страшно умирать. Я была хорошим человеком. И на работе меня ценили. И дед твой… Сколько я от него натерпелась, но он же сам и говорил: лучшей жены, чем моя Галя, на свете не может быть.