Так становятся звёздами. Часть 1 - Екатерина Оленева

— Жизнь с вами была бы легче?

— Несомненно.

— Тогда мне остаётся лишь сожалеть о том, что вы поторопились, избрав неверный способ завладеть имуществом моей семьи. Богиня Любви в который раз докажет своё превосходство над богом Войны, не так ли?

Сезар отступил, отвесив короткий прощальный кивок.

— Ещё увидим. Приятных снов, сеньорита.

Опочивальню нельзя было назвать скромной. Двуспальную кровать словно приготовили для новобрачной. Обшитые кружевами простыни напоминали снежно-белую пену.

Кое-как расшнуровав платье и избавившись от корсета, Гаитэ легла в широкую постель. Она очень устала и была морально опустошена: непосильно тяжёлая эта ноша — быть последним представителем рода. Не менее приятно чувствовать себя жертвенным барашком в стае волков. Грызущее со всех сторон беспокойство заставляло нервно вертеться с бока на бок.

В большинстве случаев Гаитэ осознавала, что уже спит, что ускользнула в царство грёз или кошмаров, но в этот раз грань перехода была ею пройдена незаметно.

Приподнявшись, она пошарила на прикроватном столике в поисках кремня и свечи. Получилось не сразу, но вскоре мерцающий огонёк затанцевал на тонком фитильке, озаряя всё вокруг неровным светом.

Закутавшись в халат, засунув ноги в туфельки без каблуков, Гаитэ, крадучись, направилась к двери, словно растворившейся под её рукой.

Жемчужное сияние окутывало коридоры, щупальца тумана висели в густом воздухе. Всё вокруг выглядело необитаемым. Ни драпировок на стенах, ни ковров на полу, ни стульев, ни столов, ни свечей в подсвечниках. Никакой челяди: ни слуг, ни стражи у дверей — лишь гулкое эхо её шагов. И вдруг в этой глухой, вязкой тишине раздался смех, приглушённый и недобрый. Он разбудил в Гаитэ нездоровое любопытство.

Наверное, какая-то часть её сознания всё-таки понимала, что она спит, потому что в реальности Гаитэ никогда не стучалась в чужие двери и не пыталась подглядеть чужие тайны. А здесь сдвинула металлическую задвижку, открыв светлый кружок глазка, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

Поначалу не было видно ничего, кроме светлого круга дрожащих свечей. Потом свет убавился, открывая взгляду кровать с откинутым красным пологом.

На кровати на коленях стояла обнажённая женщина, за ней пристроился мужчина. Несмотря на наготу Гаитэ признала в нём Торна.

Женщина стонала, выгибая спину. На широкой обнажённой груди Торна под кожей играли мышцы.

Оторопевшая от ужаса и чарующей силы увиденного Гаитэ наблюдала, как его руки обшаривают пышную женскую грудь, легонько щиплют её за соски, заставляя издавать журчащий стон.

Потом она увидела, как Торн повернул голову в ту сторону, где за дверью подглядывала Гаитэ.

Он смотрел прямо на неё, и похотливая улыбка кривила его губы.

Он знал, что Гаитэ видит его и наслаждался этим.

Резко отпрянув, она очнулась в постели, в первый момент не в силах понять, что всё увиденное было лишь тяжёлым сном.

Гаитэ помнила, как накануне заснула, плача от усталости и обиды, от довлеющего одиночества. Всё это вполне могло навеять морок, но неприятный осадок после отвратительного сна продолжал держаться даже несмотря яркое солнце, вливающееся в окно.

Служанка, сдержанная и бесстрастная, пришла помочь ей одеться. Слуги внесли в комнату огромные, обитые железными полосами, сундуки из сыромятной кожи.

— Прислали ваш гардероб, сеньорита, — с поклоном оповестил служанка.

Хотелось спросить: «Кто прислал?», — но Гаитэ вовремя прикусила язык. Не хватало ещё добровольно давать повода для сплетен! Возможно, что сундук привезли из домика, что снял для неё граф Фейрас, но, скорее всего, то был подарок императора, не желавшего видеть будущую невестку в монастырских серых обносках.

Пока Гаитэ раздумывала да сомневалась, девушки-служанки выкладывали содержимое сундуков на пол, кресла, кровать. Чего тут только не было! Она никогда такого не видела. Тончайшее бельё, ленты, кружевные отделки, зеркальца, красивые перчатки, пояса и ещё тысячи каких-то мелочей, о назначении которых вчерашняя монашка не подозревала.

И платья. Конечно же, платья. Множество платьев. Роскошных.

Гаитэ всегда считала себя скромной и способной довольствоваться малым, но при виде таких богатств испытала детскую, незамутнённую радость. Она впервые поняла, что в ней куда больше от женщины, чем она привыкла думать.

Служанки помогли облачиться в великолепное платье из белого бархата с квадратным вырезом, пышными бантами и алмазными застёжками.

«Воистину Фальконэ сказочно богаты, раз могут разбрасываться такими подарками», — подумала Гаитэ, но отчего-то без должной доли возмущения по этому вопиющему поводу.

— Его Величество просил сеньориту оказать честь — отобедать вместе с ним и его семьёй, — передал сообщение паж.

Резные двери распахнулись, и Гаитэ последовала за провожатым.

Не успели они дойти до лестницы, как навстречу юркой змейкой скользнула хорошенькая девушка, лет шестнадцати, не старше. Девушка могла быть только Эфиделью, младшей из Фальконэ, единственной дочерью Алонсона.

Вчера её волосы поочерёдно скрывал то плат, то вуаль, то головной убор, сегодня же они струились свободным каскадом по спине.

Как и утверждала молва, каким-то неподражаемым образом Эффи в семье жгучих брюнетов уродилась блондинкой, правда, локоны её отливали не золотом, а медью. И, несмотря на круглую форму личика с ямочками на щёчках, было в ней что-то от хитрой, хищной лисички.

Вроде бы милая да игривая, мягкая, но всё равно зубки-то острые не спрячешь.

Эффидель не таясь разглядывала Гаитэ, как какую-нибудь диковинную заморскую зверюшку. Взгляд её можно было расценивать и как детскую непосредственности и как откровенную дерзость.

— Вы — Гаитэ Рейвдэл? Дочь Тигрицы с Гор? — звонким, высоким, как у малиновки, голосом пропела девушку.

Небольшой, курносый, чуть вздёрнутый носик делал её внешность менее совершенной, чем у красавцев-братьев, но в то же время придавал образу живую теплоту. Вся она словно лучилась, источая жизнерадостной сияние.

— Рада знакомству, ваше высочество, — присела в реверансе Гаитэ.

Выражать симпатию было легко. Девушка ей понравилась.

Видимо, почувствовав это, Эффидель тоже решила явить себя с лучшей стороны. Смерив Гаитэ взглядом от макушки до щедро расшитого вышивкой подола платья, она вновь улыбнулась, отчего на щеках появились обаятельные ямочки:

— Вы прекрасны! Вы даже красивее вашей матери, слывущей одной и первых красавиц в королевстве.

— Мужчины часто называют прекраснейшими тех женщин, к чьим богатствам вожделеют, — усмехнулась Гаитэ.

Эффидель понимающе хихикнула. Смешок у неё вышел такой же живой и искрящийся, каким был падающий в окна солнечный луч.