Место для жизни - Юлия Винер

По дороге домой Ами то ужасался, то радовался. Ничего подобного он не предусматривал в своих планах, поскольку не рассчитывал на собственные силы. В планах было — обратиться к шадхану, профессиональному свату, пусть подыщет скромную полненькую девушку, домашнюю и хозяйственную, разузнает все о ее семье, обговорит все условия… А тут вон что… Прямо наоборот… Даже шиацу изучает! А может, он ошибается и это совсем не то? Может, зря поторопился? К тому же где-то в глубине, совсем далеко, шевелилось робкое соображение, что цена действительно баснословно дешевая, и как удобно было бы разбить эту квартиру на три жилые единицы, тем более три отдельных входа сделать легче легкого, поскольку галерея. И сдавать… окупится очень быстро… Но тут он вспоминал, как он за секунды прожил с девушкой всю свою жизнь, и какое это было правильное, облегчающее душу чувство, вспоминал звездную печать от штукатурки на стене строящегося дома и радостно говорил себе, что это знак, что она не случайно его так припечатала, что это и будет их общий дом.

А Мали шла и думала, сказать родителям или рано. Вот обрадуются! Они-то у нее совсем не снобы.

Конечно, ей с ним будет нелегко, все-таки очень большая разница в развитии. Но голова на плечах у него есть, и деньги, судя по всему, есть, может быть, удастся уговорить его пойти учиться, или даже вместе, отец давно просит. Интересно, есть ли у этого Ами аттестат зрелости? Вряд ли, но это ничего, у нее у самой нет, можно подготовиться и сдать. Или, может, ну ее, учебу, а взять и нарожать быстро кучу детей, вот это отцу с матерью будет настоящая радость! А развитие — этим она и сама может заняться. И как сладко он целуется! Не умеет, правда, видно, опыта мало, зато желания много, и губы такие нежные, только небритость мешает. У Мали даже все сжалось внутри при этом воспоминании. Скорей бы завтра! Нет, тут сомневаться нечего, так хочется снова его увидеть и целоваться, тем более сказал, что побреется. Влюбилась, Малинька, влюбилась!

И только у самых дверей кольнула неприятная мысль — она ведь даже забыла дать ему на подпись обязательство, в случае покупки квартиры, уплатить ей полагающиеся посреднику проценты. Свободно может пойти и купить прямо у подрядчика. И привет.

Но она быстро отогнала эту мысль.

На втором этаже недостроенного дома поблизости от рынка два бомжа развели маленький костерок и грелись. Стояла весна, и дни были жаркие, а ночи, как положено в Иерусалиме, холодные. Была еще не ночь, но бомжи знали, что сюда даже днем никто не заглянет, стройка уже давно стояла пустая и тихая, и бомжи часто и безнаказанно ею пользовались.

— Ты чего сегодня такой трезвый? — спросил один другого.

— Думать хочу, — ответил второй.

— А жрать?

— И жрать хочу. У тебя чего?

Поели что было, а было порядочно. И пиво было, только теплое.

— Я как раз люблю теплое, — сказал второй.

— Что в тебе ценно, — ухмыльнулся первый, — все у тебя не как у людей. А о чем думать?

— Как жить дальше. Хочу организовать нашу жизнь. Спать на простынях, есть из тарелки.

— Круто, — сказал первый. — Чего думать-то? Иди просись к Глазеру, у него и простынки, и тарелки, какая проблема. А там на биржу труда, пойдешь на стройку корячиться, хрена-то. Только меня считай в аут.

— Нет, в детский сад не пойду, мое воспитание закончено. А стройка — вот она, куда еще ходить.

— Фимка, ты чего? — недоуменно спросил первый.

— Ничего. Тут буду работать. И ты будешь. Днем разбежимся, как всегда, — а по вечерам работать. Сделаем порядок и человеческую жизнь.

И так и стало.

Фимка с приятелем Гошей жили так уже около двух лет. Как получилось, что они выпали в осадок из общепринятого человеческого устройства, это отдельная тема, каждый по-своему. Скажем только, что с остальной бомжевой общиной они никак не смешивались, потому что Фимка не любил общества.

А Гоша любил, но Фимке возражать не решался. Он с грустью вспоминал, как раньше, еще до Фимки, он жил в теплой компании в заброшенной арабской деревне под Иерусалимом и свободно курил травку, а иногда и покрепче что перепадало. Но Фимка пресекал категорически, при том что выпить был совсем не дурак. И с рукой стоять на улице Фимка не велел, и если ловил на этом Гошу, то бил. Правда, Гоша был сильнее и по-настоящему бить себя не давал. Но все равно обидно.

Напротив того, взять, что плохо лежало, разрешалось. Сам Фимка был как раз мастак по этой части, особенно насчет пива и водки. Не понимаю я тебя, говорил Гоша, твоей системы моральных ценностей, просить нельзя, а воровать можно. Вырастешь, Гоша, узнаешь, отвечал в таких случаях Фимка.

В целом же Фимка предпочитал зарабатывать на жизнь честным трудом. Одежду всю нужную они без труда находили на помойках, оттуда же, да и просто из всех углов по улицам, извлекали жестянки из-под пива и сдавали. В благотворительную столовую для бедных Фимка ходить отказался, но им были известны в округе все точки, где можно было получить даром хлеб, все забегаловки и даже рестораны, где поздно ночью отдавали несъеденный блюдаж. Не говоря уж о рынке, где можно было бесплатно и законно раздобыться всем, кроме мяса, водки и сигарет. Тут же перепадал и кое-какой заработок, подносить тяжелые сумки и тележки с продуктами к машине покупателя, а иногда и до дому. Правда, этот заработок приходилось отбивать у арабских мальчишек, вечно крутившихся на рынке, несмотря на строжайшие запреты. Мальчишки были наглые, но запуганные, и отбить было нетрудно.

Раз в неделю, рано утром, приятели ходили в ближайший спортзал, где работал уборщиком родственник Фимки, он проводил их в душевую, и там они брились, мылись и стирали найденную на помойке одежду.

Короче, жизнь была налаженная и совсем неплохая, не считая коротких зимних месяцев. И чего тебе моча в голову, жаловался Гоша, а Фимка отвечал, не ной, увидишь, будет хорошо.

Сперва хотели сделать одну комнату, но потом Фимка сказал, по-человечески так по-человечески, каждому свою спальню.

Первые два этажа здания, построенные на основе старого, из неровных цельных камней дома, были практически закончены, только не отделаны и без электропроводки, а у двух верхних стояли только стены, да изнутри торчали в небо железные пруты из несущих бетонных пилонов. Ну и крыши, разумеется, не было. Но Фимке с Гошей это не мешало, над выбранной ими маленькой двухкомнатной квартирой были два этажных перекрытия.

Стройматериалы, заваленные слоями обветшавшего пластика и многомесячной пылью, имелись кругом в изобилии, однако выкладывать плиточный пол ни один из парней не умел. Да пускай так, сказал Гоша, но Фимка потер подошвой бугристый, грязный, обмазанный какой-то непонятной смесью пол и сказал, нет, сделаем иначе.

Две недели они собирали по помойкам одежду, всякую, какая попадется, затертые одеяла и драные простыни, любые тряпки, и стирали все в автопрачечной. На стирку и на толстые иглы с прочными кручеными нитками ушли почти все наличные. Затем Фимка уселся перед этой горой тряпья, усадил Гошу, и в несколько дней они состегали два пухлых, многослойных и многоцветных ковра. Обе комнаты сразу преобразились, по коврам было и ходить приятно (только босиком! — предупредил Фимка), и спать на них мягко. Из рваных простыней Фимка выбрал какие получше, не поленился постирать их дважды и расстелил в обеих комнатах в спальных углах. На пустые оконные проемы он набил туго натянутые полупрозрачные разноцветные тряпки, и комнаты заиграли радужными зайчиками, как от витражей.