Война - Ираклий Берг

больше всех Пушкин, чем удивил своего бывшего управляющего.

«Ах ты хитрец, — думал Степан, — сам всё беспомощность изображал, мол я чего, я ничего, вот всё Таша накупила, а я поэт.»

Сам он впечатлился Великим базаром. Площадью в тридцать десятин, имеющий пять дюжин улиц, насчитывающий до трех тысяч магазинов и десяток караван-сараев и собственную мечеть, базар внушал.

— У нас так на Макария только. — растерянно признал он.

— А здесь всегда. — ответствовал посол.

— Торгуются иначе. Ладно сбить цену впятеро, когда завышена вдесятеро, это я понимаю. Но не в двадцать раз? Выходит порою в убыток, как понимать?

— Им всё равно, ваше сиятельство. Торговцы входят в гильдии и защищены ими.

— Все равно непонятно. Торг ради торга.

— Здесь всегда так.

Апполинарий Петрович обратился к визирю. Решили действовать через него, ибо султан не проявлял себя никак после аудиенций. Как и предсказывал посол, одобрение было получено.

В указанный день (им оказался следующий за обращением), делегаты направились в Топканы с порядочным грузом на осликах.

У дворца встретили провожатые, те самые евнухи о которых наши герои столько слышали, но никогда их не видели.

— Ну и рожи, — заметил граф, — за копейку зарежут.

— С чего вы взяли, ваше сиятельство? — поинтересовался Безобразов. — Физиономии елейные, как на родных глядят.

— Именно это мне и не нравится, особенно вон тот, похожий на козла без бороды. — возразил Степан. — Они глядят так, словно мы блюдо в их меню.

— В каком-то смысле так и есть. — улыбнулся Пушкин. Поэт с каждым днем восторгался своим назначением все больше. Его горячей крови импонировало всё окружающее. Поэт наслаждался древним городом, его пестротой и колоритом. Сказки тысячи и одной ночи бурлили в его воображении, когда он выходил поздним вечером, по наступлении темноты, в посольский сад и жадно вдыхал его воздух.

Их провели в специально подготовленный дворик, коих было множество в веками разраставшемся дворце, отчего путь оказался несколько кружной. Там, среди огромных ваз с поражёнными кустами растений, перед элегантного вида небольшим фонтаном, обложенного красным камнем, располагались столы покрытые разноцветными тканями. Чёрные евнухи (осликов, конечно, внутрь не пропустили. Весь груз забрали представители солнечной Африки, ожидавшие у входа) аккуратно положили груз на столы и отступили.

— Начнём, Александр Сергеевич? — спросил граф.

— Пожалуй, — согласился Пушкин, — начинайте.

— Отчего я?

— Без вас всё было бы куда менее масштабно, — обвел рукой поэт груды сложенных свертков. — Вам и карты в руки, ваше сиятельство. Сдавай, Стёпа.

— А они поймут русский? — усомнился вдруг тот.

— Черт возьми. — прошептал Пушкин. — Действительно. На каком языке говорить?!

— Не беспокойтесь, — шепнул Апполинарий Петрович, — говорите на любом. Здесь бывают послы со всего света. Вас переведут если надо.

— Тогда давайте разделимся. — предложил Степан. — Я буду говорить по-русски, другим языкам не обучен. Вы, Александр Сергеевич, великолепно знаете французский. Даже стихи на нем пишете, вот эта карта уже вам в руки. Можно стихами. Чем вы хуже Мольера или кто там у лягушатников? Вы, Пётр Романович, знаете немецкий. Не протестуйте, это известно всем. Вы, когда выпьете, на нем ругаетесь и раздаёте команды. Звучит не хуже иных стихов, поверьте поэту. Рифмуете похлеще Гёте.

Безобразов покраснел как рак и стиснул кулаки. Но Степана уже несло:

— Вы, Владимир Олегович, — обратился он к секретарю посольства, — наверняка владеете английским, верно?

Тот подтвердил кивком головы.

— Отлично. Ваша задача выразить свое восхищение прекрасными женщинами языком Шекспира. Но без лишней драмы, прошу вас! Мы не Монтекки с Капулетти, а прохожие привлеченные красотой Джульетты. Апполинарий Петрович, вам знакома латынь?

— Знакома, ваше сиятельство. Позвольте задать вам вопрос? Скажите — вы пьяны? Но как, ведь совершенно нет запаха?

— Я? Пьян? — удивился Степан. — С чего вы взяли? Я совершенно трезв, пьяный я гораздо скучнее. Скажите им, Александр Сергеевич!

— Он прав, господа. Не обращайте внимания, на Стёпу, то есть на его сиятельство, временами находит вдохновение.

— Я серьёзно! Апполинарий Петрович, этот город родился на латыни и вырос на ней, отчего бы не уважать его?

— Быть может, начнём? — оборвал его посол.

— Я готов. Но лучше вы, Александр Сергеевич.

Пушкин, посмеиваясь, подчинился. На блестящем французском, который и вправду для него был родным, то есть первым языком, Александр выдал речь по красоте сопоставимую только с прелестницами которым она посвящалась.

Закончив, поэт поклонился невидимым слушателям. Откуда-то донеслись лёгкие хлопки.

— Талант! — одобрил Степан. — Хоть и не понял ничего, но красиво. После вас я не смею, Александр Сергеевич, потому лучше спою.

— Нет нужды! — поспешно воскликнул Пушкин. — Друг мой, вы отлично поёте и все мы с удовольствием выслушаем пение после, в посольстве, но сейчас вы рискуете.

— Чем это? — набычился Степан.

— Простите за прямоту, граф, но тем, что вас примут за одного из тех ослов, что остались за воротами и выведут к ним.

— Да ну вас, шутки шутить, — отмахнулся Степан, считавший, что неплохо умеет петь, повернулся к стороне откуда слышал хлопанье и затянул любимое:

— Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные, Стеньки Разина челны!

Так или иначе, но его сиятельство смог завершить произведение, пускай и запыхался.

— Ну как? — победно обернулся Степан к своим.

Надо признать — выступление произвело впечатление и в этот раз хлопали многократно сильнее и дольше.

— Видали? Аплодисменты переходящие в овацию, так сказать. Поверьте, господа, я знаю женщин. Немного внимания — вот и всё, что им нужно. Кстати, испанского языка никто не знает? Серенады там всякие? Я только рекламу «сиалекса» помню. Но не тот случай.

Апполинарий Петрович понял, что нужно брать дело в свои руки и выступил вперёд.

* * *

— Хотел вас спросить, Александр Сергеевич, о чем была ваша речь? — пытался расшевелить спутников Степан во время обратного