Геноцид - Алексей Калугин

– Не знаю, – честно признался Раф. – Не думал пока.

Опершись локтями о колени, Виираппан подался вперед.

– По большому счету, тебе ведь все равно, куда плыть, – произнес он, слегка понизив голос, чтобы звучал таинственно.

– Ну, может быть, и так, – не стал спорить Раф.

Только мысленно добавил – и что с того?

– Я хочу предложить тебе приключение, – все так же негромко продолжил Виираппан. – Такое, какого у тебя никогда в жизни не было.

– Зачем мне это? – Раф недоуменно пожал плечами и плеснул себе в чашку хмеля. – Приключение какое-то… Лучше верни мне утку.

– Этого я сделать не могу, – с сожалением качнул головой Виираппан. – Но мы сможем расширить знания о мире, в котором живем, и, может быть, выясним, куда отправилась твоя утка.

– И тогда я смогу получить ее назад? – спросил без особой надежды Раф.

– Может быть, – ответил старик, не желавший обнадеживать Рафа понапрасну. – А может быть, мы получим нечто более интересное, чем утку.

– Что?

– Ну, сам подумай, как я могу это знать?

Во взгляде у старика растерянность, а может быть, еще и тоска. Чем больше узнавал он своего спасителя, тем более странным человеком тот ему представлялся. То вдруг Раф удивлял его своей проницательностью, то неожиданно огорошивал не глупостью даже, а полнейшим безразличием. Хотя, что уж тут поделаешь, безразличие являлось отличительной чертой всех живущих на Мелководье. За очень редким исключением.

– Так ты согласен?

– Нет.

Брови старика удивленно взлетели вверх.

– Почему?

– Потому что с тобой я уже потерял утку. А сам ты едва не потерял свой плот. – Раф вроде как оценивающе взглянул на Виираппана и скроил кислую мину. – С тобой одни неприятности.

Виираппан призадумался, довод был серьезный. Особенно когда споришь с человеком, с которым, как поначалу казалось, ты разговариваешь на одном языке, но по ходу беседы вдруг выясняется, что в одни и те же слова каждый вкладывает свой, непонятный другому смысл.

– Я не стану тебя уговаривать. – Виираппан поставил недопитую чашку на столик, давая тем самым понять, что по первому требованию хозяина готов покинуть надстройку. – Но я хочу сказать, что, отказываясь от моего предложения, ты упускаешь шанс, который дается только раз в жизни, да и то не каждому.

– Шанс на что? – спросил Раф.

– Шанс изменить мир, – ответил Виираппан. – Сделать его иным…

– А мне это надо? – развел руками Раф.

Старик улыбнулся – непонятно, с чего вдруг, – и почти в точности повторил Рафов жест.

– Извини, был не прав.

– Да нет проблем, – беззаботно махнул рукой Раф.

В конце концов, он не испытывал к Виираппану неприязни. Скорее даже наоборот, старик умилял его своей фанатичной верой в какой-то иной мир, в странные предметы, приплывающие оттуда по волнам, в то, чего он и сам не понимал, чему не мог дать даже самого общего объяснения.

– И ты ни о чем не хочешь меня спросить?

Раф тяжело вздохнул.

Определенно, нужно было что-то спросить. Иначе старик от него не отвяжется.

– Правду говорят, что это ты придумал делать настой из листьев зап-запа?

Виираппан оторопело уставился на Рафа. Все, что угодно, ожидал услышать старик, только не это. Даже решительный, выдержанный в нелицеприятных интонациях отказ продолжать разговор на данную тему не поверг бы Виираппана в такое смятение.

– При чем тут зап-зап?

В каждой общине, особенно, если она небольшая, непременно должен быть свой дурачок. Хотя бы для того, чтобы остальные, глядя на него, были уверены в собственном здравоумии. На Квадратном острове мерилом человеческой глупости считался некто по имени Отциваннур.

Дурачком как таковым Отциваннур не был. Необычная сторона его натуры, позволившая прочим обитателям Квадратного острова зачислить Отциваннура в разряд дурачков, заключалась в любви к придумыванию и изготовлению различных устройств, не имеющих практического применения. Поделки Отциваннура приводили в восторг детей, которых на Квадратном острове было всего шестеро. Будь ребятишек побольше, Отциваннур смог бы, наверное, открыть лавку игрушек. А так ему приходилось соглашаться с тем, что он человек не от мира сего. А если не от сего, то от какого? Этого Отциваннур не знал. И никто не знал. Потому что никому это было не интересно. Отциваннур делал свои безделушки, люди смотрели на них и посмеивались.

Подобное положение дел устраивало Отциваннура по двум причинам. Во-первых, ему было абсолютно все равно, что о нем думают другие. Во-вторых, Отциваннур так и не смог пристроиться ни к одному из дел, традиционных для обитателей Квадратного острова. Рыбу ловить ему не нравилось, за раками морскими нырять он боялся, рубить тростник ему казалось скучно. Кроме того, – Отциваннур никогда и никому в этом не признавался, – он страдал морской болезнью. Ну, какой, скажите на милость, плотогон из человека, которому становится дурно, когда поднимается волна и плоты Квадратного острова начинают ходить ходуном? В такие часы Отциваннур сидел в своей надстройке, скорчившись над глиняным чаном, и молил всех, кто мог иметь власть над стихией, поскорее прекратить эту свистопляску.

Проблема заключалась в том, что Отциваннур толком не знал, кого именно следует просить о снисхождении. Наверное, поэтому штормы, раскачивающие плоты Квадратного острова, как правило, затягивались на три-четыре дня. Зато когда на Мелководье вновь устанавливалась тихая, ясная погода, Отциваннур выходил из надстройки, бледный, с опухшими веками, голодный, как черт морской, но при этом очищенный от всякой скверны и переполненный ощущением звонкого, брызжущего серебристыми искорками счастья. Обычно именно в такие моменты, когда счастье и восторг, распиравшие Отциваннура, самому ему казались безмерными, на него снисходило озарение. И он придумывал очередную никому не нужную вещь.

Вот только не стоит думать, что Отциваннур был всего лишь восторженным чудаком, не имеющим никакой практической сметки. Когда-то давно, во времена, о которых мало кто помнит, Отциваннур причалил к Квадратному острову связку из трех плотов. А это, надо сказать, являлось большой редкостью – люди, как правило, приплывали с двумя, а то и вовсе с одним плотом. У Отциваннура имелось три плота. Три отличных, новеньких пластиковых плота. И откуда он их взял, Отциваннур никому рассказывать не стал. А его никто и не спрашивал – не принято было. Закон на Мелководье один – все плоты твои, ежели никто не предъявляет на них своих прав. А имеешь претензии – изволь их подтвердить. Плот на Мелководье – это больше чем святое; это первооснова, а может быть, и первопричина самой жизни. Поэтому-то никто и не знает, что будет тому, кто решится украсть чужой плот, не случалось еще такого.