Снежинка - Александр Пиралов

Гурген, который был единодушно назначен свадебным генералом (без пяти минут доктор наук, как-никак), был выбран тестем для его традиционных откровений. Вначале брату объяснили, почему Шерлок Холмс не годится в подметки майору Пронину, потом разговор гармонично перешел к обитателям местных водоемов… Гурген смотрел на собеседника как на вылезающий из картофельного боровка кукурузный початок и был близок к тому, чтобы высказаться любимым ругательством.

Я знал, что тесть уже близок к той кондиции, при которой теща обычно колет ему магния сульфат, и особенно не волновался. Повод для беспокойства был, но иной и нежданный. К Гургену уже магнитилась мадам Шуглазова, еще не распрощавшаяся со своими симпатиями к южным красавцам, и я совсем не исключал, что брата может потянуть на подвиги, а это было крайне нежелательно, учитывая специфику момента.

Обстановка осложнялась тем, что близилось время конкурса на самый тупой анекдот, и я решил сперва изолировать Снежинку. Но было уже поздно.

– Умирает старик, – начал Вася. – Спрашивает старуху: «Ты когда-нибудь изменяла мне?». «Никогда», – отвечает она. «А помнишь тридцать лет назад я пришел с работы, ты вертелась у шкафа…» «Ой! – закричала старуха, подбежала к шкафу, открыла дверь, а оттуда скелет вывалился».

Последовало молчание.

– А что, за тридцать лет она в шкаф ни разу не заглянула? – спросил свояк Сергей.

– Так это ж анекдот, Серега…

– Понятно… – почесал затылок Серега. – И все-таки тридцать лет чтобы шкаф не открывать, такого быть не может.

– Да ты балдой сообрази… – начал терять терпение Вася…

Тем временем Гурген размагнитил Шуглазову сам, и та во всю силу своих могучих легких уже рыдала на кухне, успокаиваемая по традиции моей женой… Сергей уже орал Васе: «Пошли, выйдем!» Я же успел в последнюю минуту перехватить Снежинку и увести ее вместе с братом.

Далее события развивались так. Несмотря на укол магния сульфата, тестя госпитализировали. Вася с Сергеем дрались в подъезде. Теща голосила: «Помогите, убивают!» Кончилось милицией и штрафом.

Моя жена лежала тем временем в опочивальне в одиночестве и с мокрым полотенцем на лбу. Шло теперь по-моему.

2

Женитьба ничего в моей жизни не изменила. Я по-прежнему обитал в своей захламленной берлоге, ел что попало и старался поддерживать минимум контактов с окружающим миром, который мне так опостылел, что мне удалось выработать в себе нечто вроде иммунитета против его соблазнов, а другой, не окружающий, был для меня недоступен.

На работе была сплошная рутина. Командировки, бесконечные судебные иски по поводу публикаций и соперничество амбиций, в которых погрязло едва ли не три четверти редакционной команды. Оно нагоняло на меня тоску мимикрией, вынуждало больше молчать и не обращать внимания на детали и разные мелочи, от которых можно было окончательно опупеть.

Если что-то в жизни и радовало, так это то, что моя вновь обретенная жена неукоснительно соблюдала днепропетровские договоренности, меня не беспокоила, а значит, и не напоминала о нашем супружестве. Она устроилась в какую-то второразрядную контору и сейчас занималась формальностями, связанными с получением гражданства. Представителей ее семейки я не подпускал после свадьбы на пушечный выстрел, прежде всего, конечно, Ваську, который часто караулил меня у редакции, пытаясь выпросить сотню-другую.

Но самое главное – теперь я беспрепятственно общался с дочерью. Это было качественно новое состояние, к нему следовало приспособиться, что в очередной раз подтверждало, что обретенная свобода, к которой так стремишься, на первых порах может стать серьезной проблемой. Больше не было ни сарафанной спецслужбы мадам Шуглазовой, ни нужды добывать информацию окольными путями… Информацию низвергала на меня бурным потоком сама Снежинка в письмах, которые она присылала раз в неделю, где в том числе сообщила, что перестала заниматься тхэквондо (надоело лягаться), порвала с Витькой (слишком много начал себе позволять), что дядя Гриша готовит теперь вместо супа из красной фасоли сборную солянку (обалденно, хоть и остро!) и что начала посещать специальные семинары по управлению производством. И вообще – «заканчиваю учебу и рвусь к тебе».

Если за тхэквондо и Витьку я ее похвалил, то многие другие новости ставили меня в тупик, поскольку мне следовало как-то реагировать, давать им оценку как папа, а быть папой я давно разучился. А если честно сказать, так никогда толком и не умел.

Однажды она шокировала меня вопросом из разряда тех, которые девицам принято задавать мамам, и я уже собирался было это ей и порекомендовать, как вдруг подумал о том, что мать она спрашивать, возможно, и не хочет. И хотя тут была кое-какая пища для размышлений, я все-таки пошел в читальный зал, заказал, пряча глаза от недоумевающего взгляда знакомой библиотекарши, специальную литературу, добросовестно переписал то, что было сказано по сему вопросу, и уже собирался было изложить это в письме, как понял, что надеваю на себя шутовской колпак. Тогда я бросил листок с советами в корзину и изложил свое понимание проблемы, представляя выражение лица дочери, когда она будет читать эту ахинею. К моему великому изумлению, в ответном письме она поблагодарила меня именно за тот совет, которого ждала.

Надо полагать, она тоже постигала науку быть дочерью своего папы.

Гурген в письмах не мог на нее нахвалиться; немногословный затворник был счастлив, что обзавелся племянницей, теперь ему было о ком заботиться, что он и делал с трогательной мужицкой неуклюжестью. Все остальное брат нес в клочья – НИИ, руководство, работу, политику… и мадам Шуглазову, которая каким-то известным только ей образом умудрилась заполучить его адрес и теперь забрасывала исполненными страсти эпистолами, выражая надежду на скорую встречу. Гурен не отвечал, но ее это не останавливало.

Так бы и текли дни по залаженному, если бы в мою жизнь тихо и почти незаметно, как легкий сквознячок, не вошла Полина.

* * *

Я всегда знал, что мое увлечение классической музыкой меня непременно куда-нибудь да приведет. В последнее время я зачастил в филармонию, где неизменно сидел в последнем ряду с краю, стремясь к максимальной автономии и единению с тем, что слушал. Это было проявление все того же иммунитета против житейских соблазнов.

Началось с того, что я не достал билета в последний ряд на концерт из произведений И. С. Баха. Московский пианист приехал с первым томом «Хорошо темперированного клавира», и подавляющее большинство завсегдатаев превратились, как по команде, в заднескамеечников, видимо, рассчитывая незаметно смыться, если будет слишком худо. Мне ничего не оставалось, как довольствоваться пятым рядом, и я чувствовал себя крайне неуютно.

Опасения подтвердились, гастролер добросовестно и бесталанно отрабатывал свои деньги, и когда наконец отзвучала заключительная си минорная фуга, большинство, не дожидаясь «бисов», дружно вскочило и бросилась к выходу.

– Да, это не Гленн Гульд, – сказал я.