Снежинка - Александр Пиралов

– Наши отношения, Поленька, представлялись мне временными, обреченными на то, чтобы прекратиться сами по себе, и я их-то начал оттого, чтобы свести счеты с женой, заводившей когда-то любовников едва ли не на моих глазах.

Но все вдруг пошло совсем иначе. Я постепенно стал входить в мир тебя и Сашеньки. И так, наверное, и вошел бы, если бы в тот вечер не появилась моя дочь.

Что говорить дальше?.. Правду и ничего, кроме правды.

– А теперь, Поленька, скажу то главное, ради чего пришел. Я хочу сейчас хотя бы раз в своей жизни быть до конца честным. Я люблю другую женщину. Всю жизнь. И без всякой надежды. Я влюбился в нее в ту минуту, когда она родилась. Позже мне стало ясно, что именно это и ничто другое стало поводом для тех ожесточенных сражений, которые вела моя жена, чтобы максимально отделить меня от нее. Ей это удалось. А в моем сознании, ущербном от нереализованного отцовства, с тех пор жили уже два полноценных, полноправных и автономных образа – дочери и возлюбленной, в которую постепенно она трансформировалась. Чтобы встретиться с ними, и потребовалось представление, в котором приняла участие даже ты, хотя скорее в эпизодической роли. Так вот и живу с этими двумя образами в сердце, и ничего не могу поделать с собой.

Теперь предстояло сделать трудное признание, ради чего я, собственно, и пришел сюда. Отступать было некуда.

– Думая о тебе теперь все чаще, я неизменно повторяю самому себе, что в этом уродливом ничтожном спектакле амбиций и фальши, который мы устроили, ты была единственной не игравшей, не притворявшейся, не пытавшейся быть кукловодом, а остававшейся собой, и потому стала жертвой отвратительных лицедеев. Врачи назвали причиной твоей смерти инфаркт миокарда. У меня другой диагноз: разбитое сердце. И убили тебя мы трое. Цинично и подло. Прости нас!..

Больше признаний не оставалось.

Поднявшись и тяжело опираясь на палку, я направился к выходу. Ко мне на выручку вновь пришла все та же выпившая смотрительница, но на этот раз я позволил взять себя под руку, и мы медленно доплелись до ворот.

Снег теперь шел более крупный и частый. От холода я превратился почти в деревяшку и мечтал лишь о том, как быстрей доплестись до конечной остановки автобуса, чтобы плюхнуться на скамейку. Я так и не сподобился купить машину, поскольку знал, что она будет бездействовать и ржаветь, как другая бытовая техника, которую я зачем-то купил, но так и не удосужился использовать. На работе меня теперь почти открыто принимали почти за чудака и едва ли не инвалида и снисходительно позволяли дорабатывать до пенсии.

В автобус я забрался последним, но мне сразу же уступили место. Меня теперь все чаще воспринимали как старика. Если раньше меня это шокировало и даже обижало, то теперь я воспринимал такие вежливости едва ли не как должное.

Я сел, даже не поблагодарив. Хотя окно заиндевело, сквозь протертые кем-то «пятнышки» можно было видеть улицу. Снег теперь уже валил, и прохожих было совсем немного. Они казались совершенно одинаковыми, штампованными… Холод вообще обезличивает людей, а из окна автобуса они и вовсе представлялись бесформенной массой.

И вдруг в хаосе этих безликих стандартных фигур я разглядел будто бы нечто знакомое и, еще не до конца поняв, кто это, уже бежал к выходу, расталкивая пассажиров и слыша ругань в спину. К моему счастью, подоспела остановка, и я, едва не спикировав, выскочил из автобуса.

Она шла впереди, одной рукой толкая детскую коляску, другой ведя мальчика. Я бросился следом, пожирая ее глазами. Она шла так быстро, что мне никак не удавалось сократить расстояние между нами. На какое-то мгновение мальчик обернулся, и меня будто молнией пронзило. В мальчике я узнал подросшего Сашеньку Авилова. Я не поверил глазам своим, но ребенок обернулся снова, будто услышал мой немой крик. Нет-нет, это был точно Сашенька!..

Я теперь почти бежал. Снег валил крупными хлопьями, и я видел сквозь белую сетку все хуже. Меня толкали, я толкал… Мне говорили что-то, наверное, опять хамили. Но я не слышал. Иногда мне казалось, что я теряю их из вида, но они появлялись снова, и я продолжал бежать, бежать, бежать… Было скользко. Палка то и дело скользила по наледи, и я знал, что упаду и что если упаду, мне их уже не догнать. Но я все бежал и бежал… Теперь я был в состоянии видеть лишь смутные контуры, а когда наконец распластался на тротуаре и поднял голову, чтобы хоть так, лежа, видеть их, они медленно, один за другим начали растворяться в снегопаде и сумерках. И вот наконец исчезли совсем…

Доченька, не уходи, подожди меня…

Подожди, не уходи, любовь моя…