Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов - Андрей Раевский

В самой цветущей, богатой области Европы взор мой встречает смерть и разрушение, великолепные красоты природы носят печать ужаса и злодеяния, везде смерть, грабежи и пожары! Итак, вот Саксония, отечество Витикинда, думал я, страна, которую с младенчества привык я почитать обителью счастья и просвещения, страна, куда стекались некогда иноземцы удивляться мудрости правителя и благоденствию подданных, где на малом пространстве рассеяны плодоносные поля Италии, грозные, величественные утесы Швейцарии, обильные виноградники полуденной Франции. Где же эти красоты и богатства? Кровь наводнила нивы, рука всеистребляющей брани опустошила сады, пламень разрушила села и замки! Жители, полумертвые от голода и боязни, скитаются, подобно пришлецам, заблудшим в диких, неизвестных пустынях.

Почти нигде не встречали мы жителей, поля покрыты трупами, большая часть сел превращены в пепел! Ночью приблизились мы к Бергшлюбелю, прекрасному городку в нескольких милях от Дрездена. Положение места прекрасно. Между тесными ущельями гор лежит довольно пространная долина, огражденная со всех сторон лесом. На сей долине красиво и удобно расположены чистые, довольно огромные улицы и дома. В середине струится ручей, который, прокрадываясь из мрачной густоты леса, пробегает весь город, приводит в движение небольшую мельницу и снова скрывается в утесах. Здесь находятся также источники минеральных вод, которыми пользовался некогда Геснер. Весьма любопытно было посмотреть жилище и место прогулки бессмертного сего писателя, но настоящее занимало нас более, нежели прошедшее. Усталость заставила забыть и Геснера, и его творения – пук соломы казался в то время дороже груды самых занимательнейших книг. С рассветом мы были уже на высотах, окружающих Бергшлюбель. Скоро потеряли из виду краснеющие кровли домов[7]и увидели перед собой древний, великолепный замок Цегист. Гром орудий ближе и ближе подвигался к слуху нашему. Сходно с данным предписанием, остановясь в Цегисте, ожидали мы повеления идти в самое дело. Офицер, оставленный для охранения замка, разделил с нами все, что в настоящих обстоятельствах достать было можно. Не видавшим несколько дней ничего кроме хлеба, завтрак показался нам чудесным, великолепным. В сараях сего замка нашли мы пять человек французов, совершенно нагих, мокрой соломой едва покрытых. Вероятно, что они отстали от армии во время марша и изнемогли от голода и осенней погоды. Все попечения доброго нашего доктора возвратить им силы были тщетны. Только по некоторым несвязным словам мы узнали, что они французы. В продолжение нескольких минут все они, один за другим, испустили дыхание. Ужасно смотреть на унижение человечества! И тем чувствительнее страдание сердца, что, не в силах будучи подать помощи, ограничиваешься одним бесплодным сожалением.

Скоро получено было повеление следовать далее; в Доне, чистом, веселом городке, нашли мы несколько батальонов резервной гвардии короля прусского. Дружески приветствовали нас храбрые союзники и угостили чем Бог послал. С часу на час ожидали прибытия короля, но он нашел полки наши уже под стенами Дрездена, милостиво разговаривал с генералами и некоторыми полковыми командирами, хвалил мужественный вид воинов и благородное усердие офицеров. Под слишком скромной одеждой он видел дух и чувства русских. Селение Шахвиц, в коем мы остановились, принадлежит князю Путятину, который, женясь в Саксонии, поселился в окрестностях Дрездена. Не знаю, где находился он в это время, но при возвращении много перемен найдет в великолепном своем замке. Вся мебель разломана, зеркала и большая часть стекол разбиты, даже почти все печи разрушены: неистовые французы оказывали ярость даже над предметами неодушевленными. В прошедшую ночь выступили они из сего селения, предавая все огню и мечу. Таким образом поступают они с союзниками! Здесь снова нашли мы в конюшне, где стояли наши лошади, умирающего француза, все пособия врачебной науки были напрасны: через несколько часов он умер. Продовольствие со дня на день делается труднее, – лошади питаются одной соломой, и мы считаем за редкость кусок хлеба. Обыватели здешние не менее достойны жалости. Все, даже и картофель истреблен многочисленными армиями, в этих местах действовавшими. Не знаю, чем будут они питаться в зиму.

Местоположения здесь чудесны, очаровательны, но не имеешь времени восхищаться красотами натуры. Горестные ощущения не дают места восторгу. Взирая на обезображенные трупы убитых, придет ли на мысль любоваться прелестью холма, на котором лежат они?

1 октября в боевом порядке выступили мы к Дрездену, но к всеобщему сожаленью, простояв до вечера под ружьем, получили приказание расположиться биваками у деревни Костриц. Только один авангард, под командой Г. Л. Маркова, был в деле. В ночи того же числа генерал Беннигсен с корпусом Дохтурова и конным отрядом генерала Крейца обратился к Лейпцигу. Под Дрезденом осталось только 12 тысяч ополчения и 6 тысяч регулярных войск. Всей блокадой начальствовал генерал граф Толстой – к счастью, что мы не знали многочисленности гарнизона, в противном случае немудрено было потерять мужество. Офицеры, большей частью неопытные, говорили о приступе как о вещи весьма обыкновенной. Три дня прошли весьма спокойно, погода была чистая и ясная. Войска стояли в шалашах на скате горы, медленно склоняющейся к равнине, на которой лежит Дрезден. Вид города чудесен. Но, находясь от него не более двух верст, долго, а может быть, и совсем его не увидим. Странная судьба воинов! Так крестоносцы, проводя жизнь в стане иерусалимском, возвращались на родину, и часто не видав гроба Господня.

Все прискучит человеку, а особенно бездействие. Через три дня нам казалось уже скучно ничего не делать. Вскоре вежливые французы предупредили наше нетерпение: небольшая перестрелка 4 октября, в которой неприятель одержал весьма незначительную поверхность, была преддверием к сраженью 5-го числа. В седьмом часу утра услышали мы канонаду, довольно сильную. Авангард наш под начальством храброго Г. М. Булатова уже сражался. Вскоре получено известие, что французские колонны, выступая из Дрездена, тянутся к Плауенской долине. В девятом часу все войска уже были под ружьем. Бедные солдаты не успели доварить и каши. Медленно, но решительно шли французы; оградясь знамением крестным, ожидали воины наши приказания начальников.[8]Вскоре стрелки открыли сражение, и огонь разлился по всему протяжению нашей линии. Но ни благоразумные распоряжения начальников, ни личная храбрость русских не могли удержать французов от обхода левого фланга нашего. Пользуясь превосходством сил своих, неприятель удерживал нас на всех пунктах и имел возможность отрядить несколько тысяч, дабы окружить из Плауена левое крыло как слабейшую часть нашего положения. Все эти причины побудили нас к вечеру отступить, оставив неприятелю пустые биваки и шесть орудий, от которых лошади рано утром посланы были для фуражировки. Полковник Ховен с конной своей ротой действовал отлично. Он один у м. Лохвицы удержал стремление неприятельской пехоты. Дождь и наступление ночи прекратили сражение, хотя и не весьма для нас славное, но выгодное по своим следствиям. Неопытные воины получили понятие о действиях, неприятель уже казался не столь страшен, и слух привык несколько к грому пушек. Французы не смели нас преследовать; мы узнали после, что отступление наше они считали обманом и, полагая, что мы имеем еще до 20 тысяч регулярных войск, боялись отдалиться от Дрездена. Не явно ли пекся о нас благодетельный Промысл? Войска расположились за селением Лохвиц, а на другой день следовали к Петерсвальду.