Горячий снег - Юрий Бондарев

Слева от орудия шел по обочине медвежьей развалкой Уханов сЗоей, посмеиваясь, говорил ей что-то, а она, будто переломленная ремнем вталии, рассеянно слушала, кивала ему потным, усталым лицом. Санитарной сумки наее боку не было, - наверно, положила на повозку санроты.

Они давно, по-видимому, шли вместе за батарейными тылами исейчас оба догнали орудия. Утомленные солдаты недоброжелательно косились наних, как бы отыскивая в наигранной веселости Уханова тайный, раздражающийсмысл.

– И чего конюшенным жеребцом заливается? - заметилпожилой ездовой Рубин, покачиваясь в седле квадратным телом, то и дело корябаярукавицей зябнущий подбородок. - Ровно показать перед девкой хочет героическоесостояние нервов: живой, мол, я! Ты гляди-ка, сосед, - обратился он к Чибисову,- как наша зелень батарейная вокруг девки-то городские амуры разводит. Ровно ивоевать не думают!

– А? - отозвался Чибисов, старательно поспешая запередком, и, высморкавшись, вытер пальцы о полу шинели. - Прости за-ради Бога,не слышал я…

– Глухарь аль притворяешься, пленный? Щенки, говорю! -крикнул Рубин. - Нам с тобой бабу хоть в полной готовности давай - отказалисьбы… А им хоть бы хны!

– А? Да-да-да, - забормотал Чибисов. - Хоть бы хны…верно говоришь.

– Чего "верно"? Блажь городская в башках -вот что! Всё хи-хи да ха-ха вокруг юбки. Легкомыслие!

– Не болтайте глупости, Рубин! - сказал сердитоКузнецов, отстав от передка и глядя в направлении белого полушубка Зои.

Вперевалку ступая, Уханов продолжал рассказывать ей что-то,но Зоя теперь не слушала его, не кивала ему. Подняв голову, она в каком-тоожидании смотрела на Дроздовского, тоже, как и все, обернувшегося в их сторону,и потом, как по приказу, пошла к нему, мгновенно забыв про Уханова. Снезнакомым, покорным выражением приблизясь к Дроздовскому, она неровным голосомокликнула:

– Товарищ лейтенант… - и, шагая рядом с лошадью,подняла к нему лицо.

Дроздовский в ответ не то поморщился, не то улыбнулся,украдкой тыльной стороной перчатки погладил ее по щеке, проговорил:

– Вам-то советую, санинструктор, сесть на повозкусанроты. В батарее вам делать нечего.

И пришпорил коня в рысь, исчез впереди, в голове колонны,откуда неслась команда: "Спуск, одерживай!", а солдаты затеснилисьвокруг упряжек, около передков, облепили орудия, замедлившие движение передспуском.

– Так что, мне в санроту? - сказала Зоя грустно. -Хорошо. Я пойду До свидания, мальчики. Не скучайте.

– Зачем в санроту? - сказал Уханов, совершенно необиженный кратким ее невниманием. - Садитесь на орудийный передок. Куда это онвас гонит? Лейтенант, найдется место для санинструктора?

Ватник Уханова распахнут на груди до ремня, подшлемник снят,шапка с незавязанными болтающимися ушами оттиснута на затылок, открывая докрасноты нажженный ветром лоб, светлые, как бы не знающие стыда глаза сощурены.

– Для санинструктора может быть исключение, - ответилКузнецов. - Если вы устали, Зоя, садитесь на передок второго орудия.

– Спасибо, родненькие, - оживилась Зоя. - Я совсем неустала. Кто вам сказал, что я устала? Шапку даже хочется снять: до чего жарко!И пить немного хочется… Пробовала снег - от него какой-то железный вкус во рту.

– Хотите глоток для бодрости? Уханов отстегнул фляжкуот ремня, намекающе потряс ее над ухом, во фляжке забулькало.

– Неужели?.. А что здесь, Уханов? - спросила Зоя, изаиндевевшие стрелочки бровей поднялись. - Вода? У вас осталось?

– Попробуйте. - Уханов отвинтил металлическую пробку нафляжке. - Если не поможет - убьете меня. Вот из этого карабина. Стрелятьумеете?

– Как-нибудь сумею нажать спусковой крючок. Небеспокойтесь!

Кузнецову неприятна была эта ее неестественная оживленностьпосле мимолетного разговора с Дроздовским, это необъяснимое ее расположение идоверчивость к Уханову, и он сказал строго:

– Уберите фляжку Что вы предлагаете? Воду или водку?

– Нет уж! А может быть, я хочу! - Зоя тряхнула головойс вызывающей решимостью. - Почему вы меня, лейтенант, так опекаете? Родненький…вы что, ревнуете? - Она погладила его по рукаву шинели. - Этого совсем не надо,Кузнецов, прошу вас, честное слово. Я одинаково отношусь к вам обоим.

– Я не могу вас ревновать к вашему мужу, - сказалКузнецов полуиронически, и это, почудилось, прозвучало вымученной пошлостью.

– К моему мужу? - Она расширила глаза. - Кто вамсказал, что у меня муж?

– Вы сами сказали. Разве не помните? А впрочем,простите, Зоя, это не мое дело, хотя я был бы рад, если бы у вас был муж.

– Ах да, сказала тогда Нечаеву.. Какая чепуха! - Онарассмеялась. - Я хочу быть вольным перышком. Если муж - значит, дети, а этосовершенно невозможно на войне, как преступление. Понимаете вы? Я хочу, чтобывы знали это, Кузнецов, и вы, Уханов… Просто я вам верю, вам обоим! Но пусть уменя будет какой-то серьезный и грозный муж, если вам хочется, Кузнецов! Ладно?

– Мы запомнили, - ответил Уханов. - Но это не играет роли.

– Тогда спасибо вам, братики. Вы все-таки хорошие. Свами можно воевать.

И, закрыв глаза, как перед ощущением боли, преодолевая себя,отпила глоток из фляжки, закашлялась, тотчас засмеялась, помахав варежкой передвытянутыми, дующими губами. С отвращением, как заметил Кузнецов, она отдалафляжку, посмотрела сквозь влажные ресницы на Уханова, невозмутимозавинчивающего пробку, но сказала не без веселого изумления:

– Какая гадость! Но как все же хорошо! У меня сразулампочка в животе зажглась!

– Может, повторить? - спросил добродушно Уханов. - Выразве в первый раз? Это самое…

Зоя качнула головой:

– Нет, я пробовала…

– Уберите фляжку, и чтоб я не видел! - резко сказалКузнецов. - И проводите Зою в санроту. Там ей будет лучше!

– Ну, зачем вы хотите мной командовать, лейтенант? -шутливо спросила Зоя. - Вы, по-моему, подражаете Дроздовскому, но не оченьумело. Он бы железным голосом приказал: "В санроту!", и Ухановответил бы: "Есть".

– Я бы подумал, - сказал Уханов.

– Ничего не думали бы. "Есть" - и все!

– Од-держивай!.. Спуск! - донеслась спереди угрожающаякоманда. - Тормоз! Расчеты к орудиям!

Кузнецов повторил команду и пошел вперед, в голову батареи,где вокруг упряжки первого орудия густо столпились солдаты, руками придерживаястанины и колеса, упираясь плечами в щит, в передок, а ездовые с руганью икриками натягивали поводья, сдерживали лоснящихся от пота лошадей, приседающихна задние ноги перед крутым спуском в глубокую балку.