Горячий снег - Юрий Бондарев

– Фонарь ты все-таки уберешь… А насчет угрозы… смешнослушать, комбат!

И пошел по невидимой дороге, плохо различая в темнотеконтуры машин, передков, орудий, фигуры ездовых, крупы лошадей, - после светафонаря впереди шли круги, похожие на искрящиеся пятна погашенных костров впотемках. Возле своего взвода он натолкнулся на лейтенанта Давлатяна. Тот набегу дохнул мягким приятным хлебным запахом, быстро спросил:

– Ты от Дроздовского? Что там?

– Иди, Гога. Интересуется настроением во взводе, естьли больные, есть ли дезертиры, - сказал Кузнецов не без злой иронии. - У тебя,по-моему, есть, а?

– Жуткая глупистика! - школьным своим голосом отозвалсяДавлатян и, грызя сухарь, пренебрежительно добавил: - Чушь в квадрате!

Он исчез в темноте, унося с собой этот успокоительный,домашний запах хлеба.

"Именно глупистика и истерика, - подумал Кузнецов,вспомнив предупреждающие слова Дроздовского и чувствуя в нихпротивоестественную оголенность. - Он что? Мстит мне за Уханова, за сломавшуюноги лошадь?"

Издали, передаваемая по колонне, как восходящая по ступеням,приближалась знакомая команда "шагом марш". И Кузнецов, подойдя купряжке первого орудия, с проступающими на лошадях силуэтами ездовых, повторилее:

– Взвод, шагом ма-арш!..

Колонна разом двинулась, заколыхалась, застучали вальки,слитно завизжал под примерзшими колесами орудий снег. Вразнобой застучали шагимножества ног.

А когда взвод стал вытягиваться по дороге, кто-то сунул вруку Кузнецова жесткий колючий сухарь.

– Как зверь голодный, да? - расслышал он голосДавлатяна. - Возьми. Веселее будет.

Разгрызая сухарь, испытывая тягуче-сладкое утоление голода,Кузнецов сказал растроганно:

– Спасибо, Гога. Как же он у тебя сохранился?

– А ну тебя! Чепуху говоришь. К передовой идем, да?

– Наверно, Гога.

– Скорей бы, знаешь, честное слово…

В то время как в высших немецких штабах все, казалось, былопредопределено, разработано, утверждено и танковые дивизии Манштейна начали боина прорыв из района Котельниково в истерзанный четырехмесячной битвойСталинград, к замкнутой нашими фронтами в снегах и руинах более чемтрехсоттысячной группировке генерал-полковника Паулюса, напряженно ждущейисхода, - в это время еще одна наша свежесформированная в тылу армия по приказуСтавки была брошена на юг через беспредельные степи навстречу армейской ударнойгруппе "Гот", в состав которой входило тринадцать дивизий. Действия итой и другой сторон напоминали как бы чаши весов, на которые были теперьположены последние возможности в сложившихся обстоятельствах.

… То обгоняя колонну, то отставая, трофейный"хорьх" мчался, трясясь по обочине. Генерал Бессонов, втянув голову вворотник, сидел неподвижно, глядя сквозь ветровое стекло, молчал с моментавыезда из штаба армии. Это долгое молчание командующего воспринималось в машинекак его нелюдимость, как препятствие, которое никто не решался преодолетьпервым. Молчал член Военного совета дивизионный комиссар Веснин. И, откинувшисьв угол заднего сиденья, притворялся спящим адъютант Бессонова, молодой,общительного нрава майор Божичко, которого с самого начала поездки занималамысль рассказать последний штабной анекдот, но ловкого случая не было - нерисковал нарушить прочного безмолвия начальства.

Но Бессонов не думал о том, что эта его замкнутость можетбыть воспринята как нежелание общаться, как самоуверенное равнодушие кокружающим. Давно по опыту знал, что разговорчивость или молчание ничего немогли изменить в его взаимоотношениях с людьми. Он не хотел нравиться всем, нехотел казаться приятным для всех собеседников. Подобная мелкая тщеславная играс целью завоевания симпатий всегда претила ему, раздражала его в других,отталкивала, словно пустопорожняя легковесность, душевная слабость неуверенногов себе человека. Бессонов давно усвоил, что на войне лишние слова - это пыль,заволакивающая порой истинное положение вещей. Поэтому, приняв армию, он малорасспрашивал о достоинствах и недостатках командиров корпусов и дивизий,объехал их, сухо познакомился, близко взглянул на каждого, не совсемудовлетворенный, однако не совсем и разочарованный.

То, что Бессонов видел через стекло "хорьха" приизредка вспыхивающем в морозном тумане свете фар, - по-бабьи затянутые взаиндевелые подшлемники лица солдат и командиров, нескончаемое движениеволочащихся по дороге валенок, - говорило ему не о пугающем падении "боевогодуха", а о предельной, опустошающей усталости, отделенной от его власти. Вбой же этим затянутым в подшлемники солдатам вступить предстояло, и, можетбыть, каждому пятому из них предстояло умереть скорее, чем они думали. Они незнали и не могли знать о том, где начнется бой, не знали, что многие из нихсовершают первый и последний марш в своей жизни. А Бессонов ясно и трезвоопределял меру приближающейся опасности. Ему известно было, что наКотельниковском направлении фронт едва держится, что немецкие танки за троесуток продвинулись на сорок километров в направлении Сталинграда, что теперьперед ними одна-единственная преграда - река Мышкова, а за нею ровная степь досамой Волги. Бессонов отдавал себе отчет и в том, что в эти минуты, когда, сидяв машине, он думал об известной ему обстановке, его армия и танковые дивизии

Манштейна с одинаковым упорством двигались к этомуестественному рубежу, и от того, кто первым выйдет к Мышковой, зависело многое,если не все.

Он хотел взглянуть на часы, но не взглянул, не пошевелился,подумав, что этот жест нарушит молчание, послужит поводом для разговора, чегоему не хотелось. Он по-прежнему молчал, каменно-неподвижно опираясь на палочку,надолго найдя удобное положение, вытянув к теплу мотора раненую ногу. Пожилой шофер,изредка косясь, смутно видел при слабом свечении приборов край хмурогосвинцового глаза генерала, его сухую щеку, жестко сжатые губы. Возивший разныхкомандующих, многоопытный шофер понимал молчание в машине по-своему - какследствие ссоры накануне поездки либо разноса со стороны фронтового начальства.Сзади иногда маленьким заревом вспыхивала спичка, краснел в потемках огонеккомиссаровой папиросы, поскрипывала кожа портупеи; по-прежнему притворнопосапывал там, в углу сиденья, всегда развеселый в общении Божичко.

"Чего-то ему не понравилось, или характером нелюдим, -соображал шофер, в то же время при каждой вспышке папиросы за спиной мучаясьжеланием сделать хоть одну затяжку. - И не курит, видать, с лица больной,зеленый. Или попросить разрешения: дозвольте, мол, одну цигарку, товарищкомандующий, аж уши поопухали не куримши…".

– Включите фары, - сказал вдруг Бессонов. Шофервздрогнул от его голоса, включил фары. Мощная просека света вырубилась впереди,в морозном туманце. Мгла, рассеянная над дорогой под сильными фарами, клубясь,волнами ударила в стекла, запуталась в махающих "дворниках", обтекаямашину синеватым дымом. На миг показалось - машина двигается по дну океана,ровный рокот мотора был самой звучащей материей в его глубинах под толщей воды.