Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

Во время допроса Ежова я эту шутку вспоминал.

Допрашивал сам Берия. Жалкий, ставший похожим на ребенка, Ежов подобострастно глядел на него. Я в который раз подумал, как быстро меняет людей несчастье. Исчезли пронзительные безумные глаза, стали вновь испуганными, растерянными, нежно-голубыми. Во всем облике — страх и мольба убогого, маленького, полуграмотного человечка, так недавно вершившего судьбы. С какой-то невыразимой печалью он смотрел на свои изуродованные, обвязанные грязной марлей руки. Видно, допрашивали по-сухановски…

— В твоем сейфе обнаружено досье на товарища Сталина! Как ты посмел хранить клеветнические разговоры о товарище Сталине?! — кричал Берия.

Это было правдой! Палач, охотясь за жертвами, помешался! Начал собирать материал на своего Хозяина. Это были разговоры Папулии Орджоникидзе, где он доказывал, что Коба являлся провокатором Департамента полиции.

(Я понял: именно это послал меня слушать Коба!)

— Я хранил… просто так, — и торопливо: — Я расстрелял мерзавца Папулию лично… Я много лично…

Но Берия прервал:

— На следствии ты показал, что целенаправленно собирал подобные кощунственные лжесвидетельства, собирался передать их иуде Троцкому и немецкой разведке.

— Они меня сильно били! Я не выдерживаю физической боли.

— Ты хочешь сказать, что наши органы, очищенные от твоих шпионов, потребовали от тебя лжи?

— Нет, нет… ничего не хочу сказать.

— В своем сейфе ты хранил револьверные пули, завернутые в бумажки с надписями «Каменев», «Зиновьев». Что это означает?

— Это пули, которыми расстреляли тварей. Я их взял у Ягоды после его ареста. Он их хранил. И я решил не выбрасывать. Все-таки реликвия.

— Реликвией они были для их пособника Ягоды. Пули, прервавшие подлую жизнь изменников Родины! А для тебя?

(Как я уже писал, Ягода велел вынуть пули из еще теплых тел, потом Ежов, расстрелявший Ягоду, забрал их себе. Мне было интересно, возьмет ли теперь Берия эту эстафетную палочку смерти, которую они так усердно передавали друг другу. До сих пор не знаю, взял он или испугался, оставил их в деле.)

— Почему забрал пули? — повторил Берия.

— Признаю ошибку.

— Да нет, это не ошибка. Пули вы оба — Ягода и ты — взяли потому, что в душе преклонялись перед врагами народа. И не просто преклонялись. Тайно продолжали делать их дело. Когда они тебя завербовали? Клеветническое досье на товарища Сталина собирал по их заданию?

— Я…

— Молчи! Ты задумал дворцовый переворот! Во время парада ты и твои пособники-недобитки хотели убить Отца нашего народа, — и вдруг вежливо: — Надеюсь, вы все это по-прежнему признаете?

— Нет! Нет! — закричал Ежов. — Меня пытали, у меня рук и ног нету! Все отбили жгутом!

Тут Берия подскочил и ловко (никак не ожидал от него) ударил Ежова в челюсть. Тот тоненько вскрикнул, выплюнул зубы. Берия ударил его пару раз головой о стену и, матерясь, позвал охранника.

Вбежал огромный здоровенный мужик. На лице Ежова был ужас.

— Нет! Не надо, так не надо! — пискляво закричал он. — Я признаю… признаю все… — Он уже плакал.

— К тому же ты морально разложившийся урод, педераст, так?

— Признаю, — шамкая кровавым ртом, в исступлении, торопливо шептал Ежов. — Я имел… половые сношения, использовал служебное положение. Имел интимные связи с женами подчиненных, одновременно с их мужьями. Сожительствовал с начальником своей канцелярии и его женой. Имел половые связи с женщинами, врагами нашей Родины. Но потом их расстреливал… Так что никакие секреты не уходили. Я даже жену свою решил расстрелять. Она не верила в процессы, падаль такая! К тому же могла читать бумаги в моем кабинете и передавать иностранной разведке. Только не бейте. Не надо бить меня. Все признаю… Признаю… Я много расстреливал, почистил, к примеру, четырнадцать тысяч врагов-чекистов. Но огромная моя вина, на которую мне указывал товарищ Сталин, за нее мне нет прощения… заключается в том, что я мало их чистил. Они всюду, шпионы, вредители. Потому признаю: арестован правильно. Как учит товарищ Сталин — враги повсюду. Я работал не покладая рук. И если давал кому-нибудь из подчиненных произвести допрос и расстрелять, всегда думал: сегодня ты арестовал и расстрелял, а завтра я арестую и расстреляю тебя! — Глаза его горели, он опять был безумен: — Товарищ Берия! Кругом нас враги народа, враги везде… Вот почему я посмел усомниться в самом товарище Сталине, чего себе до самой смерти не прощу!

Опять Берия подскочил. Продолжил бить его головой об стену, приговаривая:

— Не сметь марать святое имя поганым ртом! — Остановился и снова заговорил совершенно спокойно: — Последний пункт обвинения. Твои сотрудники изобличили тебя в шпионских связях с польской, германской разведками и враждебными СССР правящими кругами Польши, Германии, Англии и Японии.

Я услышал насмешливый привет от Кобы. Он с висельным юмором суммировал разведки, связь с которыми Ежов приписывал своим жертвам.

— Товарищ Сталин так высказался о тебе: «Мерзавец и шпион», — сообщил Берия.

— Тогда согласен. Слово Сталина для меня — закон. Все признаю. Передайте дорогому товарищу Сталину, что умирать буду, славя его имя.

Свою запись допроса я отдал Кобе. Больше о Ежове он со мной не говорил. Не писали о нем ничего и в газетах. Самый популярный герой попросту… исчез! Слышал, что его расстреляли в начале февраля сорокового года. К тому времени в тюрьме от него остался жалкий седенький остов. Но умер он, как и обещал, с криком: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Как сообщили наши информаторы из Лондона, Черчилль буквально молил Чемберлена заключить союз с Россией.

— Вы должны взглянуть в лицо горькой правде. Без надежного фронта на Востоке невозможна защита на Западе. Без России невозможен надежный восточный фронт.

Чемберлен привычно отвечал, что между нашими странами существует некая стена, преодолеть которую трудно. Но уступая натиску, идущему уже со всех сторон, твердолобый безумец начал вялые переговоры.

Между тем нам передали из Берлина, что в конце мая Гитлер собрал в рейхсканцелярии военачальников и прямо объявил: «Нам нужно новое жизненное пространство на Востоке. Или новая территория — или через несколько лет наша великая раса останется без продовольствия. И перед нами не вопрос: «Правильно или нет мы поступаем?» — а вопрос: «Быть или не быть восьмидесяти миллионам немцев?..» И мы уже не можем ожидать, что события развернутся, как в Чехословакии, мы не сумеем дешево отделаться. Лимит мирных нажимов и обманов исчерпан. Без кровопролития новые успехи невозможны. Мы сжигаем корабли. Выбор первой жертвы сделан — это Польша!»

Все дальнейшее обсуждение происходило в обстановке такой секретности, что получить сведения не удалось никому. Известно лишь, что Гитлер несколько часов непрерывно прогнозировал варианты событий. Несколько часов, блестя знаменитыми моноклями, привычно молчали генералы. Вчерашний ефрейтор их к этому уже приучил… как и Коба приучил нас.