Волшебник Ришикеша - Мария Мансурова

— Ничего. Мы тебя проводим. Борь, возьми у Ани сумку. Так легче?

— Да, спасибо.

— Воду нужно купить.

И тут он. Рюкзак через плечо. Один.

— Привет, Витя! — восклицает Люба, доставая из кошелька смятую купюру.

— Гуляете? Аня, ты не пошла со всеми?

Молчит.

— Она пошла…

— A-а… Ясно. Жарко. Ты ела что-нибудь?

Молчит.

— Мы только что пообедали в кафешке, которую ты нам показал.

— Сейчас в ашрам?

Молчит.

— Да ты не волнуйся, Витя! Девушка с нами, доставим в целости и сохранности.

— Ладно, пока.

Взгляд в лицо, но Анна отворачивается. Резко идет вперед, преодолевая тошноту. «О-д-и-н…» — стучит в висках. Без нее, в город… Разве ты не знаешь, что он мертвый, когда ты о-д-и-н?

Тело — огромное. Мир — серый. Снова Москва, эта ведьма. Руки и ноги больше не принадлежат ему. Аза с ним, пока еще с ним. Много раз он говорил «спасибо» в пустоту, в небо, за то, что в той аварии выжила его любимая. Аза… Она справилась с героином, с отвращением к мужчинам, со своим темпераментом… Она не могла погибнуть, это очевидно. И все же Витя готов перекреститься, прочесть молитву, слов которой не знает… Потом еще раз затянуться. Дым — облака в твоих легких, поднимающие, растворяющие. Раньше — кайф. Теперь — спасение. Когда тело его, не его, больше ста кг. Опухшая рожа. Одежда максимального из всех возможных размеров трещит по швам. Позвоночник — линия обмана. Всего один жалкий отросток надломан, а кажется, вся жизнь. Теперь все дни — осень. Серо, промозгло, безлико ковыряется в спине игла, в какой-то огромной чужой спине.

— Вить, чего загрустил?

— Да нет. Все ок.

— Знаешь, где я сегодня была?

Настораживается. Он не ревнивый, но все же…

— И где?

— На йоге.

— Чего?

— Здорово. Правда. Тебе надо попробовать.

Искоса ловит свое отражение в мутном зеркале.

— Шутишь?

— Нет. Поэтому и надо.

Аза идет на кухню. Что-то там гремит, что-то собирается вариться, покрывая испариной оконные стекла. В душе всплывает обида. Как в детстве, когда в третьем классе девочка не дала ему свою линейку, и он расплакался… На глазах у всех сполз под парту и заплакал. Слезы, маскирующиеся под дождь, барабанящий по стеклу.

— Витя! Иди обедать.

— Витя, ты можешь мне помочь? А то я свой чемодан с места не сдвину.

— Да, конечно. А где он?

— Там. Около моей комнаты.

Анна направилась к лестнице. Пять часов утра, солнце еще дремлет. Они покидали Ришикеш. Еще пятнадцать часов дороги, и их ждет высота 3800 метров. Пятнадцать часов. Похоже, здесь, куда бы ты ни решил отправиться, нужно вытерпеть это время, духоту, тряску, ноздри, забитые пылью так, что не можешь дышать. Испытание. Ступеньки закончились. Перед ней стоял очередной выбор в образе двух автобусов — большого и маленького. Второй, несомненно, был более комфортным. Вопрос: в каком поедет Витя? Абсурд и бессмыслица, особенно если вспомнить вчерашний день необщения.

— Чай будешь? — Опять Ден со своим чаем. — Пойдем в тот, тебе там будет легче.

Чувство протеста побеждает, она выбирает первый. Полноватый коренастый шофер одаривает ее широкой улыбкой, беспощадно запихивая вещи в багажник. Появляется Витя. Налегке.

— Ну, все по местам. Аня, а где твой чемодан?

— Ты мне скажи.

— Я пришел, но там ничего не было.

— Весело.

Смех поднимается, щекочет нёбо. В аэропорту она почему-то все время боялась, что пропадут ее вещи, ее снаряжение, десять килограммов перевеса. Брови Вити озадаченно поднимаются.

— Эй, ты своего полосатого друга ищешь? Он давно уже готов в путь. — Улыбается Володя. — Мы его с Костиком захватили.

Жаль, но эту парочку Анна не может захватить с собой в качестве поддержки, ребята садятся на мотоциклы. А она — у окна. Медленно начинает уплывать город с его цветами и обещаниями. Витя бродит — туда-сюда, по канату между сидениями, между прошедшими днями, в лабиринте вопросов.

— А что значит эта нить на запястье?

— Она оберегает. Можешь снять, если хочешь. Только не бросай, привяжи на дерево. Вообще, когда надо, сама порвется, защитит.

— Мне нравится. Просто интересно.

С тобой — говорить.

— Такое странное чувство было на пудже, будто воронка света в груди. А как для тебя?

— То же самое. Так и должно быть.

И этого — не миновать.

Отходит. День разгорается. Вялено-вареный воздух потом покрывает кожу. Расстегиваются молнии, открываются бутылки. Цветная сандалово-фруктово-пыльная жизнь струится вдоль дороги, которая крутится, извивается, завинчивает тошноту в желудок. Наконец остановка. Шаги в зыбучих песках ступенек автобуса. Садится. В пыль.

— Укачало? — Склоняется заспанная Лола.

— Бедная девочка! Сплошные мучения! На, умойся. — Протягивает Рома воду.

Изумрудные штаны Вити мелькают в пыли, он не подходит к ней, поднимая рвоту к горлу. Но нет, держись, Аня. Прежде всего красота, ты же знаешь. Она ловит ртом воздух, кое-как справляется, смачивает виски. Снова тряска, ломота в пояснице, и вдруг — безысходность. Все более крутые повороты, все более вялые разговоры вокруг. Слипаются веки, но уснуть не получается. В Индии нет для нее сна. Только открытое море снов.

Колеса по рельсам — дзин-дзин — успокаивает. Жаркая южная природа перетекает в спокойную темно-хвойную, осеннюю. Многочисленные повязки, кажется, прилипли, срослись с кожей, но на самом деле уже затянуты порезы сухой бурой корочкой, а под ней ярко-розовая поверхность. Все прошло, Аня. Впереди — дом, Москва, родители, которым надо объяснить, как она вообще оказалась одна в Крыму, почему скомкана юность на ее лице. Она ждет, жаждет дома, бутерброда из мягкого рыхлого белого хлеба, густо намазанного маслом с полукругом докторской колбасы, кровати, покрытой мягкими игрушками… Темнеет. Нервно-быстро смыкаются веки, хочется кричать. Голос… Как дельфин — то выныривает, то скрывается под водой, разливаясь на поверхности рябью заикания.

М-м-ма-м-м-а… Мама укутывает в плед. Мама варит какао. Полны ужаса и слез глаза мамы.

Захлопнувшаяся дверь. Без вопросов. Безликое безразличие привычного распорядка дня. Ее отец.

Она одна в черном поле вспаханной земли, где ноги вязнут в грязи. Чужая комната, не ее фотографии в альбоме, и кружка со смешным котенком — не ее… Стены шепчут, движутся в мутном пространстве неясных звуков. Наваждение бессонницы не позволяет начаться дню, всегда темно, всегда страшно. Здесь, сейчас, что может с тобой случиться? Но что-то может… Не закрывай глаза.