Холодные глаза - Ислам Иманалиевич Ханипаев

В сторону дома я ехал с четким пониманием того, что мне придется нарушить слово, которое я дал, – придется изменить время. Не повернуть его вспять, а прыгнуть назад, ровно на один день. Если я все правильно рассчитал, то мне удастся оказаться на месте преступления за полчаса до того, как оно случится. Я успею предупредить Хабиба и его дочерей, а потом сделать то, что должен, – убить убийцу. Я четко понимал, что сейчас опять убью человека, виновного в том, чего он еще не совершил. Но я был более чем уверен, что он готовился к этому. Может быть, он точил свой нож, а может быть, надевал черный капюшон и страшную маску, как в фильме «Крик», может быть, репетировал перед зеркалом слова, которые скажет Хабибу за секунду до того, как начнется кровавая резня. Этот подонок был тут, в селе, прятался в темноте, смотрел из своего окна на одинокий дом, представляя, как нож в его руках будет вонзаться в тела девочек. Он мог смотреть из любого окна, ведь дом жертвы было видно почти из любой точки села. Он жадно облизывал губы, понимая, что в этом доме его ждет утоление всех его животных желаний. Поэтому я, пока ехал по безлюдной улице, вглядывался в каждое окно, в каждый поворот, в каждый темный уголок в надежде на то, что луна осветит лицо убийцы. А если он уже идет по дороге? Что тогда сделаю я? Наверное, попытаюсь его переехать. Пожалуй, это лучшее решение для такого животного. Или хладнокровно пущу две пули в затылок, как делаю обычно.

На дороге появился человек в черной одежде. Я заметил его загодя. Он шел вдоль улицы и как раз миновал здание администрации, любезно предоставившей мне свой неработающий принтер. На мгновение я подумал: а не задавить ли мне его? Так, просто, на всякий случай. Это ведь село, одним человеком больше, одним меньше, даже если это не он, то все равно какой-нибудь сельский бедолага, который ничего не добьется в жизни. Может, станет пастухом, может, будет работать на заправке или поедет на заработки в какой-нибудь маленький Заволжск. А если это убийца, то правило убийств сработало в очередной раз: он возвращается на место преступления.

Я медленно обогнал его, парень говорил по телефону, улыбался, а я угрюмо смотрел на него, не понимая, что он делает на улице в такое время. С кем болтает? Зачем улыбается? Тут и он заметил меня, и, вероятно, выражение моего лица его слегка смутило. Улыбка стерлась с лица, и он проводил меня злобным взглядом. Не тот. Для убийцы слишком беспечное лицо, хоть и вырядился соответствующе. Впереди я увидел еще двоих, одетых точно так же. В принципе никто не отменял того, что убийц могло быть несколько. Учитывая количество жертв в доме Гамзатовых, легко можно было предположить, что совершила это зверство какая-то банда головорезов. Один человек не может называться бандой, а два вполне могут. Я обогнал их и заглянул в лица. Ничего. Просто люди. А кого конкретно я искал? Как должен был выглядеть убийца? Человек со звериным лицом? Со шрамом на пол-лица? С ожогом? Человек с ножами в руках? Призрак? Оборотень? Человек в капюшоне? Человек в капюшоне! Я увидел его. Человек в капюшоне с ножом в руках вошел в толпу людей, стоявших там же, где и днем. Они в ожидании убийства, в ожидании своего горя. Может, посигналить? Дать понять, что источник всего этого ужаса прямо сейчас затеряется в толпе? Если они его увидят, если опознают в нем убийцу, то остановят его.

Я затормозил и выбежал из машины, чтобы найти и схватить человека в капюшоне. Но где он? Скрылся среди сельчан. Не было иного выбора, кроме как и мне войти в толпу. И я вошел. Черный человек в капюшоне среди черной толпы в капюшонах. Я пробивался в сторону дома, расталкивая людей, будто специально преграждавших мне дорогу. Увидел дом. В окнах горел свет, и это привлекло не только мое внимание, но и его. Нельзя было терять ни секунды: самое верное, что я мог сделать, – это забыть об убийце и направиться в дом, но толпа все густела. Вместо одного, заступавшего мне путь, возникали двое. Мужчины, женщины, старики, старухи. Они перестали делать вид, что меня не существует, и бормотали что-то на незнакомом языке, они говорили со мной. Показывали пальцами, проклинали, будто чувствуя, что я тут лишний, что я чужак. Теперь не я толкал их, а они меня. Сперва плечом, затем пихали руками. Вызывающе вставали передо мной стеной, а я что есть мочи расталкивал их в стороны. И вот я увидел полицейского. Осталось предъявить ему мои документы. Он должен меня вспомнить! Я прорывался к нему, шаг за шагом, пока не понял, что топчусь на месте. В мои ноги вцепились чьи-то руки. Они тянулись между окружавшими меня кольцом людьми. Все больше и больше рук, отчаянно пытающихся удержать меня, одернуть, толкнуть, ударить, остановить. И им это удалось. Я больше не мог сдвинуться с места, не мог поднять руки. И тут людская стена, стоявшая передо мной, раздвинулась, и ко мне вышел человек в капюшоне. Я завизжал от страха, ведь в его руке был нож, и, конечно, он меня им ударил. Я не почувствовал боли, но согнулся, пытаясь зажать рану в животе. Потом я упал и сквозь ноги зевак видел, как убийца поднимается по тропинке к дому, где через минуту будет совершено одно из самых жестоких убийств в истории Дагестана. Последняя мысль была не геройской, я сожалел, что девушки будут убиты, и еще более ужасным было осознание того, что я точно знаю, как это произойдет, и не смогу помешать.

Меня разбудил стук в дверь. Я вскочил, оглядываясь и пытаясь понять, где нахожусь. Еще один стук. По телику крутили какую-то передачу о ветеранах, им дарили цветы и пожимали руки. Плашка внизу экрана гласила: «99 лет исполнилось ветерану Великой…» Пульт лежал у меня на груди. Еще один, теперь уже громкий стук, будто кто-то колошматил по двери кулаком. Я поковылял на звуки, вспоминая события этого дня и как я тут оказался. Посмотрел в глазок, пытаясь сфокусировать взгляд. За дверью стоял Заур.

– Мой тринадцатый, в конце коридора. Да, просто повесь на ручку. Поговорю с пацаном, потом заберу, – сказал он кому-то в сторону.

Я открыл дверь и сразу услышал вопрос:

– Спал?