Люськин ломаный английский - Ди Би Си Пьер

Макс сделал вид, будто ничего не слышал. Он лениво и бессмысленно вышагивал круги по двору.

Людмила прошла перед ним, остановилась покрутить ботинком под носом у козы. Дойдя до неровной стены лачуги, опустила руку на одну из жестяных панелей; она источала тепло от стоящей внутри печи.

— Да не трындите вы. Я и пешком дойду.

— Ха! — сплюнул Макс. — Тебя изнасилуют и, скорее всего, убьют, а потом усратые гнезвары изнасилуют тебя прикладом. Ты поедешь со мной на тракторе, и, когда у него закончится горючее, я его продам, и весь Кужниск будет у твоих ног, хотя я бы лично туда даже посрать не пошел.

— Мама, — сказала Людмила, — почему мы не можем просто подписать ваучеры Александра? Зачем им знать, что он умер?

— Ты с каждым днем все больше и больше похожа на отца! Ты что, хочешь похоронить Александра и нарядиться в его одежду? И именно ты будешь отвечать перед инспекторами? Да пошлет Господь тебе разума!

В этот момент у двери показалась Ольга, чтобы хмыкнуть и покачать головой в знак осуждения. Когда она так трясла головой, это всегда заканчивалось быстрым выпячиванием челюсти в направлении осуждаемого человека. В сорок первом административном округе этот жест был известен как «коронный удар».

Людмила сложила руки на груди и скептически раскачивалась под порывами ветра.

— Ты серьезно думаешь, что эти бумажные ваучеры по-прежнему будут что-то значить, когда здесь начнут свистеть пули?

— Заткни свою пасть! — Ирина резко хлестнула дочь по лицу. — Разница между преступлениями, которые совершаются на войне, и преступлением, которое ты нам так глупо навязываешь, в том, что солдаты-то уйдут. А мы, спаси нас Господь, по-прежнему будем здесь и будем ждать, когда наши преступления обнаружат.

Еще одно качание головой и «удар» от Ольги, которая выплеснула у крыльца миску грязной воды.

— Для цыплят, — хмыкнула она, поворачиваясь и уходя в дом. — Моя семья хочет жить на курорте и есть варенье, в то время как я заживо гнию в кровати, — добавила она.

Ирина выпятила подбородок в сторону Людмилы.

— Конечно, жизнь принцессы, наверное, прекрасна, если есть возможность ни хрена не делать и тянуть время.

— Я не хочу ехать, — буркнула Людмила.

— Значит, тебе не повезло. Потому что ехать придется.

— Ничего подобного. Я найду другой путь, по крайней мере пока идут бои.

— Ты не понимаешь, что бои могут и не закончиться, они могут и дальше преследовать нас. И куда мы тогда денемся? И как? — Ирина шагнула в сторону Людмилы, показывая пальцем на лачугу. — Когда сегодня вечером дверь этого дома закроется, ты останешься снаружи. И не надейся сбежать со своим дружком — ты поедешь на оборонный завод в Кужниск. И не смей показывать здесь свою рожу, пока не станешь получать регулярную зарплату. Постарайся подумать о чем-то, кроме себя, то есть обо всех нас, Милочка.

Людмила опустили глаза.

— Тогда я могу просто уйти сейчас и никогда не вернуться, — она пнула кусок дерна, который отлетел в сторону лачуги, — поскольку ты, видимо, будешь очень этому рада.

— Макс, — хмыкнула Ирина, — наверное, нам придется воспользоваться твоими телефонами, если до твоей сестры все настолько медленно доходит.

С этими словами она прошла внутрь вслед за дочерью.

— Один вопрос, — задумчиво сказал им в спины Макс. — А тело Александра тоже с нами поедет? Ему тоже найти на заводе занятие по душе?

Ирина остановилась в дверях.

— Если специалист не прибудет до того времени, как ты уедешь, мы снимем его с трактора.

— Какой специалист?

— Человек, который свидетельствует смерть. А пока он не приехал, ты можешь подготовить трактор к поездке, вместо того чтобы тупо стоять, как баран.

— Эй, а моча осталась? — крикнул Макс ей вслед.

— Нет! Не надо! — донесся приглушенный вопль Ольги. — Твой дедушка говорил, что это не работает, наоборот, с мочой двигатель совсем сдохнет!

— Я хотел сказать — ослиной мочи! — крикнул Макс, резко харкнув в сторону петуха. Снаряд из слюны попал тому прямо в голову.

— И я о том же! Не надо мочи, никакой.

Тщательно прицелившись, Макс плюнул еще раз и чуть не выбил петуху глаз. Но тот по-прежнему гордо стоял, боясь, что потеряет слишком много сил, если сделает хоть шаг.

— Да нет, ты не понимаешь, — заорал Макс, — ведь старик Алекс мочился в топливный бак, а потом жаловался, что трактор не заводится. Я хотел добавить ослиной мочи, как все советуют. С ней трактор бегает даже быстрее, иначе зачем бы тогда все ее в ведрах хранили?

Ирина пулей вылетела из двери.

— Смотри сюда, — сказала она, подбежав к трактору, и резко отвернула жирную крышку бака.

Она засунула в бак длинную палку, которая лежала под сиденьем, измеритель топлива, в последний раз использовавшийся лет сто назад — по иронии, в тот самый день, когда бак был полон. Она вытащила палку и поднесла ее к лицу Макса.

— Полбака, так?

— Нет, — ответил Макс, не глядя.

— Именно так, так что до Увилы ты доберешься, а там что-нибудь выклянчишь. И никакой мочи. Езжай уже.

— Мы же не едем в Увилу, нам в другую сторону.

Ирина подняла палку и начала стегать ею сына, пока тот не зашипел. Затем подождала минутку, не сводя с него глаз, прежде чем резко выдохнуть яростные клубы пара.

— И вообще, мы едем прямо в Кужниск! — заорал Макс ей в спину.

Занавеска отделяла койку, на которой спала Людмила, от двух комнат лачуги; в главной комнате размещалась кухня и что-то вроде большой железной обувной коробки, играющей роль печи. В ней жгли навоз, а дым уходил через трубу в крыше. Вокруг, как цыплята, примостились пластиковый стол, три складных стула и две бочки с мазутом, играющие роль столов в случае необходимости. Небольшое окно в крошечном Людмилином отсеке отбрасывало вниз пригоршни света, словно по полу рассыпали пыльцу. В единственной спальне стояли две разные по высоте продавленные кровати: пониже — для Ирины и, до недавнего времени, Киски, которая однажды решила, что созреет гораздо быстрее, если будет спать в комнатке Людмилы, и повыше — для Ольги и Александра. Максим спал исключительно на полу у входной двери лачуги. Он поклялся никогда снова не заходить в спальню, после того как довольно резко выразился по поводу случайно увиденной там голой бабушкиной жопы. Прошлым летом страсти по этому поводу бушевали не на шутку.

Людмила, раздевшись догола, стояла за занавеской, шаря среди вещей в грязном заплечном мешке. Ирина спрятала его на улице на ночь, и все содержимое намокло. Людмила лениво перебирала вещи, вдыхая соленую темноту этого дома, дым ее прошедшего детства. Луч света пересек комнату и поджег уголок занавески; она откинула ее, чтобы окунуться в солнечный свет, взяла зеркальце, заставила его отбрасывать лучи на изгибы и округлости своего тела. Она поймала свое отражение в зеркале и скривила губы.