Мир уршада - Виталий Сертаков

Такое случилось в семье Саади тринадцать лет назад по Хибру, или тридцать девять лет назад по исчислению Великой степи.

Коричневые кочевники улыбались крайне редко. Они не делали этого даже тогда, когда из городов Горного Хибра их начала теснить жандармерия, когда издали указы о переписи населения и приняли единый свод Кижмы — свод законов султаната. Коричневые люди не дрались даже тогда, когда их детей, не умевших еще улыбаться, бросали в тюрьмы. Когда их семьи пинками гнали с кочевых стоянок оазисов. Они не защищались, как гордые племена бедуинов, хотя могли бы отстоять свою свободу, они покорно перемещались с места на место. А потом они ушли неизвестно куда, и старики сказали — быть беде.

Потому что не стало улыбок.

Потому что продавцы их ушли на другую твердь по одним им известным Янтарным каналам и засыпали эти каналы за собой. Ушли на Зеленую улыбку или даже на Великую степь, туда, где так же поют и вечно ползут золотые барханы. Туда, где так же ненасытно выбеленное небо, но нет безумия человеческой глупости. Известно, что на Зеленой улыбке жаркие пустыни располагаются примерно там же, и реки текут примерно там же, вот только люди живут иначе. На Зеленой улыбке в золотых песках фараонов никто не селился много сотен лет, потому что поумневшие кочевники давно перебрались в города на побережьях морей, давно научились строить дома, а детей отдали в латинские школы.

И продавцы улыбок растворились в песках среди редких оазисов. Наверное, султан Омар и его визири были довольны, что в Горном Хибре не осталось непредсказуемых, неуловимых подданных, но забыли, что продавцы улыбок продолжат свою редкую торговлю. Только в другом месте.

— Беда, большая беда и огромная глупость, — опечалился в тот год отец Рахмани. Рахмани Саади тогда стукнуло три года по Хибру, или девять лет по исчислению Великой степи, или почти одиннадцать по календарю, что установлен на главной площади Рима, священной столицы Зеленой улыбки. Рахмани не мог тогда понять, отчего печалится отец, — ведь в пустынях и горах живут тысячи других бедуинов. Разве надо тосковать по молчаливым непонятным людям, появлявшимся вместе с весенними суховеями?..

— Когда-нибудь и ты купишь улыбку, — пообещал отец маленькому Рахмани, провожая его в школу при храме…

…Спустя тридцать девять лет по исчислению Великой степи Рахмани Саади дрожал от холода и страха, наблюдая, как призрачный кочевник развязывает узел на платке. В индиговом небе плясали полярные радуги, верхушки торосов укутались розовым сиянием, а отважные хаски тявкали и жались к Ванг-Вангу, как робкие овцы.

— Я не заслужил твою милость, — только и успел воскликнуть Рахмани, когда призрак на заснеженной арбе откинул с лица платок.

Призрак чуть-чуть растянул уголки губ и тут же начал таять, как верхушка белой свечи. А к Рахмани бросилось что-то неуловимое, хлестко ударило по горлу и впиталось в кожу. Видение растворялось…

Вначале тонким дымком подернулась крыша повозки, клацающие челюстями черепа, веревочки с амулетами, затем превратились в дым грубо сколоченные борта, после настала очередь колес. Продавец улыбок тоже растекался, размазывался по розовеющим алмазным льдинам, пока не исчез окончательно.

Впрочем, кое-что от него осталось. Рахмани шагнул вперед и поднял со льда… цветастый платок. Платок из самого настоящего хлопка, грубоватый, шершавый, хранящий едва заметный аромат кофейного табака. Платок раньше никто не носил, или, по крайней мере, его качественно выстирали. Было в запахе теплой ткани еще что-то, неуловимо знакомое и странно близкое, но что — Саади никак не мог вспомнить.

— Не трогайте, высокий дом, заклинаю!..

До Рахмани внезапно дошло, что он уже не вправе повернуться к Ванг-Вангу с открытым лицом. Что-то колючее, неуютное поселилось в нем, ворочалось, скреблось, словно свирепый, неуклюжий щенок, обживающий новое место. И Рахмани осознал вдруг, что ему придется потесниться, придется впредь терпеть этого непрошеного постояльца и кормить его своим терпением. Рахмани больше не смел смотреть в глаза собеседнику с открытым лицом.

Тот, кто поселился внутри, отныне контролировал улыбку. Как он это делал, Рахмани не мог понять. Рот слушался, и губы, и язык, десны не болели, и зубы, как всегда, были крепки. Тот, кто поселился внутри, не истекал злобой на весь мир, сейчас он был занят кормлением. Он присасывался неосязаемыми нервными нитями к мозгу и сердцу хозяина. Готовясь отнять у хозяина силы и здоровье, как только покажется враг, или появится кто-то, кого непременно надо переломить…

Внезапно Саади понял, отчего продавцы улыбок не стали драться, а сбежали сюда, на Зеленую улыбку.

Они боялись собственного гнева. Великое смирение всегда объемлет любую силу.

Саади тщательно повязал платок, закрепил узел на затылке и только потом вернулся к упряжке. Ванг-Ванг глядел на него, выпучив глаза.

— Что этот бес сделал с вами, высокий дом? Он ударил вас?

— Он улыбнулся мне.

— О нет, позвольте мне взглянуть на ваш рот…

— Поехали, — приказал ловец. — Что бы ни случилось, пока еще это я. Я скажу тебе, когда меня не станет.

В этот момент Рахмани вспомнил, что за аромат хранил платок продавца улыбок. Воспоминание ударило его молнией, и мгновенно все события выстроились, как королевские гвардейцы на параде.

Он вспомнил, чем когда-то заплатил за улыбку.

Верный раб Тонг-Тонг сделал для рыцарей Плаща шесть ловушек. Мы нарочно оставляли много следов на камнях, чтобы погоня не сбилась в сторону. Если глупость посланцев Гор-Гора окажется столь же велика, как их настырность, то очень скоро издохнут все. Но я в это не слишком верила. Мы выстроились цепочкой, и следующие два кувшина песка, до самого заката, беспрерывно шагали вверх. Закат в оазисах Горного Хибра уныл и скрипуч, как и все, что способна породить каменистая пустыня. Соленые ледники горбились, освещенные тоскливыми лучами Короны, и были похожи на морщинистый лоб мертвой старухи. Бесконечные зигзаги трещин, провалов, ущелий и полузасыпанных троп, до самого горизонта. Известняк издалека очень похож на лед, но под руками он крошится мягкой обманчивой пылью. Тысячи гязов пыльных каверн готовы были поглотить нас, а с душного Хибрского неба уже глазели назойливые рыжие звезды. Звездочет при дворе султана как-то объяснял мне причину. Здесь много рыжих звезд, потому что верхние ветра гонят над облаками реки песка…

Вдали, над расплывчатыми вершинами гор, черными стайками кружили первые проснувшиеся упыри. Они уже страдали от голода, но еще не отваживались покидать Соленые горы. Мыши кружили над гнездами в горах, готовясь обрушиться вниз, на оазисы в окрестностях Бухрума и на сам город. Лазурный свет Короны смертелен для их бутылочных прозрачных глаз и нежной кожи; упыря достаточно ненадолго привязать к камню перед восходом, чтобы он скукожился в пузырящийся комок гноя. Так забавляются с упырями мстительные сыновья кочевников, потерявших скот.