Горестная история о Франсуа Вийоне - Франсис Карко

— Вперед! Коли! — зычно орал он, когда напивался сверх меры, или же распевал одну и ту же песню, отчетливо выделяя каждое слово на особый манер, которым отличается всякая сволочь, бродящая по дорогам:

Пьяный, он вечно совал всем под нос левую руку и хвастался массивным золотым перстнем с именем и гербом ограбленного им человека. Было видно, что он страшно гордится собой.

Но тем не менее он помнил, что о некоторых своих подвигах лучше никому не рассказывать. У этого негодяя чувство самосохранения было очень развито, и он всегда вовремя останавливался.

— Ты прав, — одобрял его в таких случаях Колен, который после знакомства с ним старался во всем ему подражать. — Кто слишком много болтает, сам роет себе могилу.

И Колен пил за здоровье Белых Ног, который под кожаным колетом носил на гайтане немецкую монету, отчеканенную только с одной стороны. Она служила ему амулетом.

Франсуа, ненавидевший этого мерзавца, никак не мог понять, почему Колен относится к нему с таким почтением, и страдал, оттого что Белые Ноги почти всегда участвовал в их встречах. Что до него, он прекрасно прожил бы без этого приблуды. Грубость, коварство, жестокость прямо-таки читались в его глазах, и к тому же от него так воняло — просто непонятно, чем он прельстил Колена. Но Франсуа не знал, как сказать своему другу, что он зря так стелется перед этим бывшим наемником. Неоднократно он давал себе слово, что выложит Колену все, что думает, но в последний момент все-таки не решался. Что же до Монтиньи, который тоже не питал симпатии к Белым Ногам, то внешне он относился к нему терпимо, Колена не осуждал и только выжидал случая, чтобы высказать свое мнение.

А дни шли, и зимние дожди сменились снегом, который засыпал улицы и таял, превращаясь в ледяную слякоть. Все мерзли, ощущение холода не отпускало даже в кабаке у очага, и самые мерзляки, грея ноги, засовывали их чуть ли не в огонь, так что подошвы начинали дымиться, заходились непрекращающимся кашлем, отхаркивались на пол. Чувствовалось, что они никак не могут согреться. Казалось, один лишь Белые Ноги оставался нечувствительным к холоду. Он отводил Колена в угол, втолковывал что-то неведомое, потом выслушивал ответ, не сводя с него внимательного взгляда, и снова властно, уверенно твердил свое. Ни Франсуа, ни Ренье не были посвящены в тайны их переговоров. Единственно, они могли догадываться о смысле слов по жестам и поведению собеседников. Но, похоже, Белые Ноги сумел убедить Колена: когда тот задумывался, взгляд его становился сосредоточенным и глаза блестели. Явно Белые Ноги и Колен что-то замыслили, но сговорились не разглашать свой план. А потом вдруг Белые Ноги исчез.

— Счастливого пути! — бросил Франсуа.

Колен услышал его реплику.

— И да хранит его Бог! — ухмыльнулся Монтиньи.

— Да, это человек… — задумчиво протянул Колен. — И он это доказал.

— Ну, — заметил Монтиньи, — ежели он занимается грабежом не в Париже, это дело нехитрое.

— Возможно.

Монтиньи пожал плечами.

— Я знаю, — с явным раздражением произнес он, — тебе по нраву те, что дают плохие советы.

— А может, мне нравятся плохие советы?

Франсуа хотел вмешаться в их спор.

— Помолчи! — жестко остановил его Колен. — Пусть уж Ренье скажет все до конца.

Колен явно и упорно нарывался на ссору с Монтиньи, но тот ответил на его слова презрительным молчанием.

— Будь свидетелем, — скаля зубы в усмешке, обратился Колен к школяру, — что он промолчал, вместо того чтобы ответить мне. Сам видишь. Он совершает ошибку. Позже, когда придет время, он пожалеет об этом.

— Какое время? — поинтересовался Франсуа.

— Когда я вернусь.

— Да ты что?

— Так и есть! — воскликнул Монтиньи, который, несмотря на свой презрительно-отсутствующий вид, прислушивался к их разговору. — Я был в этом уверен. Нет уж, пожалею не я, пожалеешь ты. Значит, Белые Ноги будет командовать, а ты подчиняться. И все будет так, будто ты сам решил.

— А ты против?

— Да мне-то что, — бросил Ренье. — Смотри только, чтобы не громануться в дырку[10].

С этими словами Ренье встал из-за стола, схватил за руку Франсуа и, не кивнув ни Колену, ни остальным сидящим в кабаке, потащил его к двери. Франсуа недоуменно спросил:

— В какую еще дырку? Ренье, объясни, что ты имел в виду. Громануться в дырку… Это какая-нибудь беда?

— Да, беда. Большая беда, — хмуро буркнул Ренье.

С декабря до весны Колена не было в Париже. Он бродил по дорогам с шайкой, предводителем которой был Белые Ноги, учился у него, как нападать на путешественников. Он разделял с разбойниками тяготы их бродячей жизни, научился орудовать мечом и вскоре стал грабителем не хуже, чем его наставник. Колену нравилась такая жизнь. Бывало, ему приходилось чуть ли не всю ночь шагать по полям, чтобы перед рассветом затаиться за живой изгородью, поджидая, когда в деревне останутся одни женщины, дети да старики, чтобы без опаски напасть и обчистить дома. Его сотоварищи, в большинстве своем бывшие наемники, коробейники да бродяги, не давали ему размягчиться, и вскоре он окончательно очерствел душой. Иногда приходил приказ от Белых Ног прекратить грабежи, затаиться — отсыпаться или греться на солнышке, а случалось и наоборот: появлялся подручный предводителя и велел срочно идти к какой-нибудь деревне и совместно с другой шайкой брать ее штурмом.

Это бывали тяжелые дни, и Колен творил чудеса, думая не об ударах, которые он раздавал беззащитным людям, а о том, как лучше исполнить задание. У него возникла одна идея, но пока он о ней не заикался, считая, что еще не настал подходящий момент для ее осуществления. Белые Ноги ни о чем не догадывался, но очень радовался тому, с каким рвением Колен отдается делу, и иногда пускался в объяснения, как ему удается удерживать свою территорию. А она простиралась от Орлеана до Шартра и от Вандома до Луары. За ее пределами действовали другие шайки, и все они, беспощадно грабя окрестные деревни, вели веселую и беззаботную жизнь. Между главарями этих шаек не существовало никакого взаимодействия, за исключением тех случаев, когда беглецы, преследуемые соседствующей шайкой, оказывались на их территории, и тогда они объединялись, а потом делили награбленное. Они отвергли верховенство Великого Кайзера, которому когда-то платили ежегодную дань от пяти су до двух экю. Великий Кайзер, верховный глава нищих, обитал в Париже, и они смеялись над ним, как смеются над неким идолищем, что отжил свое и теперь никого не способен напугать. Да по какому праву он требует с них этот денежный оброк? Белые Ноги, будучи весьма прижимистым, поклялся, что скорей удавится, чем заплатит хотя бы медный грош Великому Кайзеру, а его дружки, разбойничавшие по соседству, тоже дали клятву не посылать никакого оброка.