Мифы и легенды народов мира. Ранняя Италия и Рим - Александр Немировский

Лик отца богов озарился улыбкой. Заключив Венеру в объятия, он промолвил:

– Страхи напрасны твои. Решенье мое неизменно. Сын твой достигнет земли, ему назначенной мною. Мальчик его Асканий – отныне зови его Юлом[56] – станет царем. Уже отправлен Меркурий, пунам несет мою волю – пришельцам бед не чинить, оказав прием, их достойный.

С первыми едва пробившимися сквозь утренний туман лучами солнца Эней и его верный телохранитель Ахат покинули еще не оправившихся от ночного ужаса друзей. Надо было узнать, к какому их вынесло берегу и кто им владеет, порасспросить, не видели ли здесь спасшихся от ярости волн мореходов.

Сразу же за мысом, напоминающим вытянутый вверх, словно предостерегающий от опасности каменный палец, начинался лес. Он сулил желанную прохладу, но внушал также и страх, как все неизведанное.

– Мы с тобой видели оленей, – первым нарушил тишину леса Эней.

– И не только видели, – подхватил Ахат. – Сочное было жаркое.

– Так вот, – продолжал Эней. – Чтобы и нам самим не стать чьей-нибудь пищей, давай присмотримся к стволам и к земле. Нет ли следов от лап, рогов и чего-нибудь еще подозрительного.

Они наклонились над еще не высохшей лужей и отодвинули смятый пучок травы.

– Кажется, здесь пробегал вепрь, – сказал Ахат, вставляя палец в глубокую ямку.

– Нет, не вепрь, а медведь! – послышался звонкий голосок. – Но от нас он не уйдет.

Троянцы выпрямились. Перед ними стояла очаровательная юная охотница в одеянии то ли спартанки, то ли фракиянки Гарпалики, которая мчится на коне быстрее ветра. Собранный в узел хитон открывал обнаженные до колен ноги.

– От нас? – спросил Эней, поклонившись незнакомке. – Если я не ошибаюсь, ты одна.

– В одиночку на медведя не ходят, – пояснила дева. – Мои подруги, тирийские охотницы, рассыпались по лесу. Каждая носит колчан и одета пятнистою шкурою рыси.

– Ты слышал, Ахат! – воскликнул Эней. – Буря вернула нас во Фракию!

– Нет, не вернула, – тотчас успокоила дева. – Вы в благословенной Ливии, на земле колонии Тира Карфагена.

– Кто же правит этим новым Тиром, да благословят его боги?

– Мудрая наша царица Дидона. Ей пришлось покинуть родину. Прибыв к этому берегу на кораблях, она купила у местного племени для нового города участок размером в бычью шкуру, которую на него наложила, а потом по нашей тирийской хитрости увеличила раз в шестьдесят[57].

– Как же ей удалось так растянуть шкуру? – удивился Эней.

– Она не растянула ее, а искусно вырезала узкий длинный ремень, дотянувшийся до этого леса. Но довольно о Дидоне. Сами-то вы откуда и куда держите путь?

– Мы, красавица, – ответил Ахат со вздохом, – злосчастные беглецы из Трои. Недавно был такой город! Теперь же по миру разошелся дым от его имени. С тобой говорил Эней. Я его скромный слуга, сын смертного. Энея же родила сама Венера.

– Венера? – переспросила дева, и глаза ее загадочно блеснули. – Кто это такая? Впервые слышу это имя!

– У моей матери много имен, – вставил Эней. – Данайцы зовут ее Афродитой, тирийцы, как мне говорили, – Астартой, а персы…

– О, Эней! – воскликнула дева с испугом. – Тебе известны божественные дела лучше, чем мне, скромной охотнице, следы, оставленные зверями.

Лицо ее вдруг преобразилось, озарившись ярким румянцем, и лес внезапно наполнился запахом амброзии. Троянцы не успели даже удивиться, как дева растворилась в воздухе.

– Венера! – воскликнул Эней. – Моя мать! Так и пребываешь в неведении, кем она еще прикинется, какую маску наденет. Сколько раз я принимал ее за смертных дев. А в бою все время чувствуешь ее руку. Когда я сражался с Диомедом, она, видимо, опасаясь за меня, перенесла меня по воздуху на остров. А враги могли подумать, что я струсил. Ты счастливец, Ахат. Родившись от смертных, живешь, не зная иного страха, кроме как перед богами. Я же, как раб, нахожусь под взглядом моей госпожи неусыпным. И осторожен бываю порою сверх меры.

Ахат смотрел на Энея широко раскрытыми глазами. Никогда еще сын Венеры не был с ним так откровенен. И впервые он осознал, что наивысшее, как ему казалось, счастье связано с неудобствами и даже опасностями, о которых сыновья смертных и не подозревают.

В это время на путников опустилось темное облачко. И поняли они, что богиня, удаляясь в свой Пафос[58], обезопасила их от нескромных взглядов и ненужных вопросов.

И двинулись Эней с Ахатом по едва протоптанной тропе, выведшей из леса на вершину заросшего колючим кустарником холма. Оттуда открылся вид на широко раскинувшуюся долину. Города еще не было, но все говорило о его будущем величии. В одном месте тирийцы сносили лачуги[59] и мостили дорогу, укладывая ее ложе ровными плитами, в другом – возводили стены необычайной толщины, в третьем – высекали мощные колонны для театра. Переведя взгляд к берегу, путники увидели, как масса полуголых людей углубляет дно гавани.

По медным ступеням вместе с толпой, но ей невидимые, взошли Эней и его спутник в храм Юноны. Именно в тот день богиня явила знак будущего величия святилища: был найден череп коня. Толпа ликовала и выкрикивала имя царицы. В ожидании ее прихода троянцы осмотрели храм.

Умоляющие троянки перед Афиной Палладой.