Любовь во время пандемии - Екатерина Островская

– Ты все шутишь! – обиделся Евдокимов, – Хотя… Погоди, я перезвоню через пяток минут.

Он позвонил даже раньше и продолжил:

– Я в этого бомжа не верил с самого начала. Вор, сиделец – он на мокруху не пошел бы. Зачем ему и ради чего? Часы, которые дорого не продашь, книга какая-то. Да и денег он не взял… то есть взял, конечно, но немного – около сорока тысяч, из которых успел истратить полторы – если не врет, разумеется. Но он сказал, где пиво брал, сигареты и колбасу для дамы… Проверили, все сходится.

– А Каро проверяли?

– По нему работаем особо, но ты же понимаешь, что Качанов – тертый калач, и своими руками он вряд ли стал бы это делать.

– Похожие дела смотрели?

– Вера! – возмутился старый приятель. – Ты же знаешь, что есть тайна следствия.

– Ладно, можешь не говорить, но я сама уже нашла подобные случаи. Просто один в один.

– Ну-ну, – заинтересовался Евдокимов, – что ты там накопала? Похожие случаи были, но давно. Недавно в области один авторитетный гражданин душил кевларовым шнурком всех, кто ему под руку попадался. Следак один на хвост ему сел, он и его хотел, но Кудеяров его застрелил[4].

– Я слышала.

– Ну вот, чего тогда спрашиваешь? Короче, если у тебя что-то появится, свяжись со мной, а я в долгу не останусь.

Вера положила телефон на стол и посмотрела на подчиненных. В ее кабинете сидели Елагин с Окуневым.

– Вы все слышали? – спросила она. – У следкома ничего нет, и у нас тоже. И ни им, ни нам неведомо, почему Малеев вышел ночью из своего дома, собираясь, очевидно, в гости к моей подруге Инне Замориной, о чем они договорились заблаговременно, но туда не доехал, а куда отправился – неизвестно.

– Куда отправился – теперь известно, только кто его туда отправил – пока загадка, – сказал Окунев, – если у него был свой маршрут, то почему он его изменил? Можно было бы подумать, что ему позвонили на мобильный и попросили заехать куда-нибудь, где его уже поджидал киллер. Но входящих нет, исходящих в это время – тоже. Возможно, он заранее решил заскочить куда-то в знакомый ему район – в противном случае воспользовался бы навигатором… Но следователи наверняка проверили и навигатор, и телефон…

– Мы знаем точно только то, что после того, как он сел в машину и отъехал от дома, ему позвонили с номера, на него же зарегистрированного. Малеев ответил на вызов, но разговор длился шесть секунд.

– Откуда был сделан звонок?

– Приблизительно с того же самого места, где он в тот момент находился, что удивительно – не мог же он звонить сам себе.

– Мог, – возразил Елагин, – он поехал куда-то, зная, что при нем два аппарата. Один был у него в кармане, а второй где-то в машине. Вот он и позвонил, чтобы найти его.

– Обнаружил, но зачем же тогда отвечать на свой собственный вызов, – удивилась Бережная, – и шесть секунд разговаривать с самим собой?

– А кто его знает? – спокойно ответил Окунев, – возможно, он поднял его с коврика под сиденьем, куда он упал, при этом коснулся кнопки, аппарат включился, и только после этого он нажал кнопку сброса вызова. Как раз пять-шесть секунд займет.

– Оба аппарата так и не были обнаружены, – напомнил Елагин, – следовательно, их забрал убийца. Вполне может быть, что причиной убийства мог стать какой-нибудь из телефонов. Или оба сразу. Вдруг на них был какой-нибудь компромат: фото, видео или аудиозапись?

– Его друга, с которым он во время обучения в институте проживал в одной небезызвестной мне общаге, убили, по слухам, за какую-то, извините за грубое слово, бабу, точно таким же образом, при помощи удавки, – сказала Вера, – совпадений не бывает. Из всех женщин убитого Малеева мне известно лишь о двух. Первая – некая Нина, с которой он был связан во время учебы, а вторая – по нынешней фамилии Наталья Горобец. Хотя за точность фамилии не ручаюсь, но теперь эта девушка – жена банкира Бориса Леонидовича Горобца. Поработайте в этом направлении…

Бережная посмотрела на Окунева.

– Чего замер, Егорыч? – спросила она. – Пошла вводная – исполняй!

– Да я это… – начал объяснять Егорыч, – прочитал тут книгу Малеева. Искал поменьше, чтобы побыстрее. Оказалась, что это его первая повесть. Называется «Требуйте отстоя пены». Мне понравилась. Там про то, как жил-был уважаемый человек – он трудился в пивном ларьке, продавая пиво. Все его любили и старались с ним не ссориться. Так он из своих знакомых любителей пива сколотил небольшую банду и спланировал нападение на инкассаторов. Все у них получилось. Взяли они почти двести тысяч – огромную сумму по советским временам, ведь это как раз тогда и происходило. Но уважаемый человек не захотел ни с кем делиться, потому что он был уверен: из тех дураков – их четверо было – кто-нибудь обязательно проговорится или спалится на красивой жизни. Вот он и порешил всех своих подельников…

– Ты это к чему? – не поняла Бережная. – Тебя так эта история тронула?

– Вроде того. Я прогуглил и выяснил, что подобное было в жизни и с точностью миллиметровой. А ведь когда это случилось в жизни, автору и десяти лет не было. Выходит, кто-то ему рассказал.

В церкви было пусто. На отпевание пришли, очевидно, только самые близкие люди – те же самые, которые присутствовали несколько дней назад на дне рождения человека, который сейчас лежал в гробу: книгоиздатель Лушник, ресторатор Петров, банкир Горобец, Эмилия Миллз, Инна Заморина с Верой Бережной. Карен Качанов стоял несколько в стороне и разглядывал дорогой гроб. Священник читал молитвы скороговоркой, словно торопясь поскорее удалиться по каким-то более важным для него делам. Бережная оглядывала пространство церкви: несколько пожилых женщин зашли и очень быстро вышли, поставив свечи перед иконами. Они тоже спешили, стараясь не замечать того, что происходило: напоминание о смерти особой радости не доставляет никому. Потом появилась молодая женщина в темном платке, повязанном так, что и лица не разглядеть. Она прошла в трех шагах от гроба, чуть сбавила шаг, а потом отошла в сторону.

Качанов шагнул к Вере и спросил, не понижая голоса:

– И че менты говорят?

– Пока ничего.

Ответ не разочаровал и не обрадовал его. Он кивнул, посмотрел на икону Богоматери, потом снова на Бережную, прищурился, как будто сравнивал, а потом скривился:

– Не там роют. Тебе скажу без базара: это не блатные его замочили. Долги – не долги, но Витя – мой человек был. К тому же его знали: на зонах в библиотеках его книжки имеются. Для серьезных людей он все равно крендель, но все знали, что это мой крендель. Ни предъяв к нему, ни наездов на него не было. Может, когда-то…

– Кто наезжал?

Каро Седой кинул взгляд на гроб и отвернулся.