Люди огня - Олег Волховский

У нас в Иерусалиме было поспокойнее. Я даже удивился, что за четыре месяца здесь ничего не случилось, кроме слабого землетрясения весной. И вот, дождались.

Остатки взрывного устройства в моей машине так и не нашли. Оставалось поверить в молнию. Впрочем, если молнии бьют почти непрерывно — почему бы одной из них не угодить в мою машину?

Разрушения в городе были не очень велики, хотя и серьезнее, чем в Москве два года назад. Общее количество жертв не превысило двух десятков человек. «Суббота спасла»: в основном население сидело по домам и синагогам. Легко отделались.

Утром, первого элула, меня разбудил звук, живо напомнивший мне Индию. Спросонья я решил, что я в каком-нибудь индуистском храме и пуджари трубит в раковину. Потом мне объяснили, что это шофар, бараний рог, и в него будут трубить весь месяц, каждое утро, кроме субботы. Шофар даже не трубит — он ревет: печаль, мольба, зов. Зов неба или призыв к восстанию. Или военный сбор. «Первый ангел вострубил…» Думаю, что в шофар.

В начале элула (то бишь в середине августа) была произведена казнь участников покушения. Я прислушался к Арье и сменил место. Их повесили у Дамасских ворот.

В тот же день я решился навестить Терезу. Не был у нее более месяца.

Через неделю после того памятного допроса я выписал из Италии скрипку Страдивари и послал ей. В качестве компенсации за моральный ущерб. Впрочем, знал, что это не поможет.

Ее невольное признание пригодилось. Следы Илии отыскались в монастыре Мар-Саба (то есть Святого Саввы), в пустыне к юго-востоку от Иерусалима, хотя его самого там уже не было. Я посылал туда Марка и Матвея. Монахов заставили принести присягу Эммануилу и всех допросили. Илия там был, но покинул обитель более месяца назад. Куда отправился? Клялись, что не знают. По крайней мере те, кого мы отловили. Там пещер полно. Но ничего, найдем, я уверен.

Тереза сидела с ногами на кровати и читала. Когда я вошел, подняла глаза.

— Как вам мой подарок? — поинтересовался я.

— Я к ней не прикасалась недели три. Пока не поняла, что я здесь не затем, чтобы холить свою гордыню. Хорошая скрипка.

— Страдивари.

— Ни к чему было так тратиться. Я только любитель и в состоянии отличить приличный инструмент от плохого, но не хороший от очень хорошего. Они для меня звучат одинаково.

— Мне это ничего не стоило.

— Ах, да! Конечно,

— И зачем вы здесь?

Она посмотрела на меня вопросительно.

— Зачем вы здесь, если не для того, чтобы холить свою гордыню? — пояснил я.

— Я здесь для вас.

— Неужели?

Она не приняла иронии.

— Кто спасает одну душу — спасает мир.

— Все надеетесь?

— Почему бы и нет?

— После всего?

— Бывает и хуже.

— Хуже? Я же, по-вашему, первый из апостолов Антихриста.

— Замечательно, Значит, до святого вам остался только один шаг.

— Ну и?

— Вам нужно стать еще сильнее. Чтобы подняться над собой и возвыситься до отречения.

— Это будет предательство. Он слишком много для меня сделал. И я его не оставлю.

— Не для вас, а с вами. Он ведет вас во тьму, шаг за шагом, преступление за преступлением.

— Он сделал меня сильнее.

— Дьявол затем и нужен, чтобы мы стали сильнее.

Я сел на жесткий стул с прикрученными к полу ножками. Скрипка Страдивари лежала рядом, на столе.

— Сыграйте что-нибудь.

Она кивнула.

Мне нравилось, как она играет. Я в состоянии отличить приличную игру от дерьмовой, хотя приличную от виртуозной — никогда. По-моему, она играла лучше, чем прилично. Её дурацкое черное покрывало сползло назад, открыв копну светлых вьющихся волос. Зачем она их скрывает! Ангел Мелоццо да Форли! Ангел, играющий на скрипке.

Был первый день месяца тишрея, Рош-га-Шана — еврейский Новый год. Звук шофара звучал непрерывно. В синагогах читали молитвы:

— Великий шофар трубит; слышится тихий шепот; ангелы, содрогаясь от страха, провозглашают; «Судный День наступил и призывает небесное воинство к правому Суду!» Даже они не безгрешны перед Твоим лицом…

Начались десять дней раскаяния.

Эммануил вернулся накануне полновластным владыкой Африки. Наместником он оставил Якова, так что я не видел его с московских событий.

Дварака проплыла над Иерусалимом и опустилась на свое обычное место: на востоке от города.

На второй день Рош-га-Шана была присяга. Во всех синагогах после дневной службы. Текст был несколько изменен с учетом местной идеологии: Эммануила должны были признать Царем Израиля и Мира и Машиахом.

Синедрион он собирать не стал, решив, что ему вполне достаточно помазания Самуила.

— Не хватало мне еще семидесяти лишних болтунов!

Хотя Моше Спектор утверждал, что собрать его можно хоть сейчас, если только все мудрецы Израиля с этим согласятся и изберут семьдесят достойных из своей среды. Кого считать мудрецами Израиля, он не уточнял. Обычно мнения на этот счет расходятся.

— За шестнадцать веков не договорились — и сейчас не договорятся, — сказал Эммануил. — Принесут присягу — значит, признали.

Была еще одна причина отрицательного отношения Господа к Синедриону. Название органа власти, осудившего Христа, звучало слишком неприятно для ушей христиан (не зря его распустил император Феодосий Второй), а христиан на три порядка больше, чем иудеев: Эммануил не мог с ними не считаться.

Храм еще не был достроен, хотя возводился бешеными темпами. По периметру храмовой площади торчали хрустальные ребра будущего свода, сияли на солнце тонкие металлические колонны и первые перекрытия. Пока все это напоминало раскрытую пасть гигантской акулы. Достроить надеялись к Хануке, то бишь где-то к Рождеству.

Наступил Йом-Кипур: праздник и одновременно пост. Двадцать пять часов сухой голодовки. В синагогах всей общиной пели длинные признания в своих грехах.

Эммануил задержался до праздника Сукот (праздника Кущей, то есть палаток). Евреи строили шалаши у своих домов в воспоминание о том, как они жили в пустыне.

Арье пригласил меня отобедать в свой шалаш, который скорее напоминал беседку. С плетеной из прутьев крыши свисали ветви пальм и фрукты, а также бумажные гирлянды, как в Новый год. Сквозь крышу просвечивали небо. Обстановка напомнила мне австрийский хёригер.

Эммануил тоже построил свою «суку» среди олив Гефсиманского сада. «Сука» была здоровая, навес почти на весь сад. И там был устроен очередной пир с Силоамским.