33 визы. Путешествия в разные страны - Юрий Александрович Жуков

Чувствуется по всему, что это был счастливейший период в жизни семьи. Самые большие трудности остались далеко позади. Коос и Нелл полностью сроднились с жизнью советских людей — у него увлекательная работа на заводе, она преподает английский язык в Харьковском медицинском институте, дети растут и учатся, в доме достаток. И Коос и Нелл — коммунисты, их дети — пионеры. О возвращении в Голландию уже не помышляют, — слишком глубоко ушли корни в советскую землю. Столь же счастливо сложилась судьба соседей Фис по Дому специалистов, что находится близ площади Дзержинского, — голландцев Боландер. Жить бы и жить вот так, как сейчас, только международные дела беспокоят: Гитлер грозит новой мировой войной... Конечно, случись война, ветераны «Автономной индустриальной колонии» сумеют выполнить свой долг.

А пока что все идет своим чередом. Мало кто знает, например, что именно Коос Фис сконструировал портативный ветродвигатель для папанинцев — он отлично поработал на льдине дрейфующей станции «Северный полюс № 1», и когда Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров приехали потом в Харьков, все семейство Фис было приглашено на торжественный прием по сему поводу.

— И я там была, и я! — вдруг восклицает Марселла.

— Ну как же мы могли обойтись без нашей «молодой селедки» ? — замечает Нелл.

В 1941 году Коос был поглощен установкой нового пневматического молота на заводе, — этот молот должен был сыграть большую роль в увеличении объема производства. И вдруг — война. Гитлеровцы быстро приближаются к Харькову. Коос день и ночь пропадает на заводе, Нелл — в отрядах самообороны. Получен приказ: немедленно эвакуироваться в Ижевск. Нелл, захватив лишь самое необходимое, уходит с детьми к заводскому эшелону. Погрузка идет в лихорадочном темпе. Уже слышатся какие-то взрывы.

Коос приходит в последнюю минуту. У него — почерневшее от горя лицо: он только что собственными руками взорвал свой любимый пневматический молот. И снова все, как девятнадцать лет назад: эшелоны, теплушки, картины страшного народного горя. Но если в 1922 году это было все же чужое горе, то теперь оно — свое. Семейство Фис больше не отделяет себя от советского народа.

Теперь о самом трудном и о самом горьком. О неимоверно сложной работе, которая выпала на долю коллектива Харьковского машиностроительного завода, эвакуированного в Ижевск, о его борьбе за выполнение заказов фронта, о том, как участвовала в этой борьбе семья ветерана легендарной «Автономной индустриальной колонии» голландского инженера Фис, и о его гибели, — Коос, оставшийся до конца верный своему долгу интернационалиста, отдал защите родины мирового коммунизма все свои силы до конца и умер в Ижевске. Там его и похоронили...

Четверть века прошло с тех пор, но Нелл и сегодня глубоко волнуется, вспоминая об этих событиях, — она как бы заново переживает каждый миг.

— Привезли нас в гараж пожарных машин и сказали: «Пока придется жить здесь», — медленно говорит Нелл, глядя поверх очков куда-то далеко-далеко, где ей видится Коос, оставшийся навсегда в снегах Ижевска, — Ну, спали вповалку. Никто, конечно, не жаловался, — тогда никто не думал о личных удобствах. Думали об одном: немцы продолжают наступать, надо их остановить. Значит, надо быстрее смонтировать станки на новом месте и начать изготовлять то, что нужно фронту...

Харьковский машиностроительный завод соединили с Одесским машиностроительным — его тоже эвакуировали в Ижевск. Было все сложно: два коллектива, два директора; два начальника технического отдела. Требовалось быстрее все соединить, перестроить, выработать единый технологический процесс. Коос почти не виделся с семьей. Он взял с собой на завод Володю и поставил его к станку. А Марселле сказал: «Ты пока еще маленькая. Ходи в школу, учись. Не хнычь, ни о чем никого не проси. И помогай матери. Ей трудно»...

Да, Нелл было трудно. Она работала в специализированном госпитале № 1352, там лежали солдаты и офицеры с тяжелыми ранениями в челюсть. Их лечение было трудным и мучительным: бесконечные пластические операции, одна за другой, — врачи боролись за жизнь этих жестоко изуродованных людей. Уход за ними, их питание — все было невозможно сложным.

Нелл отвечала за организацию культурной работы среди раненых — надо было как-то снимать у них нервное напряжение, отвлекать их от тяжелых дум о своей судьбе. И еще ей была поручена одна важная обязанность: она хранила партийные документы и боевые ордена раненых. Однажды Нелл заметила, что на нее пристально глядят с койки какие-то очень знакомые молодые глаза. Нижняя часть лица этого человека была прикрыта, Нелл догадалась, — челюсти нет... Она глянула на табличку — сомнений не было: это ее воспитанник, студент Харьковского медицинского института, где она преподавала английский язык. Красавец парень, талантливый, профессора сулили ему большую будущность. И вот он здесь...

Нелл нагнулась над койкой, положила ладонь на воспаленный лоб раненого. Из его глаз выкатились слезы. Из соседней палаты донеслась детская песенка — Нелл узнала серебристый голосок Марселлы: «Чей, чей пирожок? Кто испек пирожок? А ребята вперебой — мой, мой!..» Это школьницы, как могли, развлекали раненых. Их песенка разгоняла мрачную тишину, царившую в этих палатах: ведь люди с изуродованными челюстями не могли говорить.

Раненые протягивали детям кое-какую еду, — на исхудалых ребятишек было жалко глядеть. Но они упрямо отказывались что-либо брать. «Спасибо, спасибо, я сыта», — отвечала Марселла. И только поздней ночью, забравшись к матери в кровать, она наивно признавалась, о чем мечтает: «Ты знаешь, мама, когда война кончится и опять все будет, я буду каждый день есть картошку в мундире...»

Жизнь шла размеренно и однообразно. С утра Марселла пилила с матерью дрова, потом они шли в госпиталь, а после скудного обеда девочка уходила в школу. Володю и Кооса они видели редко: те и ночевали большей частью у станков.

— Марселла, Марселла, а помнишь, как мы поссорились с папой из-за твоих башмаков? — спрашивает вдруг Нелл, и Марселла откликается: «Еще бы! Какую взбучку он тогда нам устроил»...

А дело было так. У Марселлы, как и большинства голландских девочек, были большие ступни, — в свои двенадцать лет она носила обувь тридцать седьмого размера. И вот зимой развалились ее последние туфли. Директор школы увидел, что дочь главного инженера завода оборачивает ноги какими-то трянками и обвязывает их проволокой. Он написал записку директору завода: «Обеспечьте, пожалуйста, туфли школьнице Марселле Фис. Не может же она босиком ходить в школу».

В тот вечер Коос вдруг пришел домой, грозный и злой. «Вы заставили меня отвлечься от важных дел, чтобы прочитать вам урок, — сказал он. — Запомните раз и навсегда: в туфли тридцать седьмого размера мы можем