Это было в Праге - Георгий Брянцев

Были указаны ориентировочные сроки вывода объектов из строя, перечислялись лица, ответственные за проведение этих акций, перечислялись места, где будут заложены взрывчатка и горючие материалы.

Ярослав бережно собрал бумаги, спрятал их в холодной топке котла и сказал:

— Большое дело вы сделали, ребята. Неоценимое. Партия поблагодарит вас за это. Сегодня же ваш успех станет известен Центральному комитету.

Немного помолчав, он спросил:

— А где дочка?

— У меня на квартире, спит.

— Так… так… — каким-то необычным тоном проговорил Ярослав.

— Ну, я побегу, — Антонин схватил кепку. — Буду думать над тем, как перебросить в город Глушанина с людьми. Теперь, когда мы знаем их план, здесь работы хоть отбавляй.

— Ничего, скоро и мы отдохнем, — проговорил Лукаш. — Отдохнем и погуляем на славу…

Обстановка складывалась совсем нехорошо, и это отлично понимал Гоуска. События последних дней апреля заставили его серьезно призадуматься над собственной судьбой.

Советские войска заняли Брно и Моравскую Остраву, они полностью окружили Берлин и ворвались в его предместья. Подумать только: русские в Берлине! Что же будет дальше? А партизаны хозяйничают на территории всей Чехословакии. Их отряды и соединения налетают на города, уничтожают немецкие гарнизоны, освобождают заключенных из тюрем и лагерей, передают власть в руки населения, кричат: «Да здравствует СССР!», «Слава Советской армии!», «Наздар Готвальд!». А что творится в Праге? Вот когда чехи начинают показывать свое истинное лицо! Горожане распоясались, распевают чехословацкий гимн, по утрам на месте немецких флагов появляются чехословацкие, поверх объявлений немецкой администрации неуловимые руки наклеивают воззвания коммунистов.

Вчера продавец газетного киоска отказался принять немецкие деньги, а когда Гоуска хотел его припугнуть, ответил: «Я вас, пан Гоуска, давно держу на примете. Надеюсь, что дней через пяток мы побеседуем более откровенно». И при этом ухмыльнулся. Ухмыльнулся и посмотрел так, что у Гоуски пропало всякое желание читать свежую газету. А сегодня на улице Гоуске кто-то сунул газету прямо в руки. Гоуска в свою очередь засунул ее в карман — и только дома увидел, что принес «Руде право». У него мурашки побежали по спине. Он отбросил от себя газету, точно крапиву, которая жгла руки. Черт его знает, до чего можно дойти! Сунешь руку в собственный карман — и, пожалуй, обнаружишь там гранату. Теперь все может случиться.

Гоуска подошел к газете, валявшейся на полу, и отшвырнул ее ногой. Она отлетела к окну. Гоуска открыл стенной сейф. Пересмотрел все бумаги, одни из них оставил, другие сжег. Чековую книжку на швейцарский банк зашил под подкладку пиджака. Осмотрел ящики письменного стола. Главное — не оставить улик.

Отобрав из вещей самое необходимое, Гоуска набил ими два небольших чемодана и запер их на ключ. Теперь он все-таки решился дотронуться до «Руде право». Интересно, что пишут коммунисты? О, они сейчас обнаглеют, в этом нет никаких сомнений. Подходит их время.

Газета призывала народ к восстанию. Она предупреждала, что гитлеровцы замышляют разрушить Прагу, стереть ее с лица земли, и что единственная сила, которая может сорвать планы фашистов, — это сами пражане. «Прага не должна стать последней крепостью немецкой обороны, не должна быть предана опустошению и разорению. Берите пример с Парижа, откуда разгромленные банды оккупантов вынуждены были бежать еще до прихода армии освободителей, так как им угрожало сплоченное и самоотверженное ополчение народа…»

Дальше сообщалось, что Гиммлер предложил Англии и США капитуляцию, но отказался капитулировать перед Советским Союзом.

Гоуску так ошеломили все эти известия, что он не заметил, как в кабинет вошел Антонин.

— До чего же вы докатились, пан Гоуска! Вы стали покупать «Руде право», — смеясь, сказал Антонин.

— Пан Барабаш! Вот не ожидал! — Гоуска искренне перепугался. — Привет вам, привет!.. Садитесь. Давно вас не видел. Очень рад! — А в уме прикидывал: «Зачем он заявился? Не пора ли ему забыть о существовании Гоуски?» — Что касается газеты, вы правы. Докатился? Сплошное безобразие. Шел по Жижкову, а какая-то скотина сунула ее мне прямо в руки. Вы не хуже меня видите, какая анархия на улицах!

— Вижу, вижу, — проговорил Антонин, сел подле хозяина и закурил.

— Теперь можно сказать прямо и смело: наша карта бита, игра проиграна. Полное банкротство. Все здравомыслящие, буквально все бегут. Черная гвардия фюрера в первую очередь успела позаботиться о своих семьях. Вывезла их. А мы остались на бобах. Вот вы лично — что вы думаете предпринять? Обстоятельства так плохи, что нам можно говорить откровенно.

— Я человек подначальный и собой не распоряжаюсь.

Гоуска фыркнул, как раздраженный кот.

— Это никуда не годится, — возразил он. — Вы на свое начальство не надейтесь. Оно в таких случаях думает только о себе. Я вам, кажется, говорил о своих отношениях с министром Грубым. Он мне больше обязан, чем я ему. Так вот. Вчера я забежал к нему на дом. Не то что с просьбой, а вообще… проведать. Он принял меня с таким холодком, будто я пришел занимать у него деньги. Правда, потом потеплел немного. Начал плакаться на судьбу, ругать Франка и даже фюрера. Да, фюрера! Когда я спросил, что он собирается предпринять, знаете, что он мне ответил? «Приму все, что уготовала мне судьба. Рассчитываю на милость победителей». Мерзавец! Хотите, я вам скажу, где он сейчас, этот деятель нового типа?

Антонин кивнул головой. Откровенно говоря, он не придавал сейчас никакого значения болтовне Гоуски. Его интересовало не то, что собирается делать немецкий пособник Грубый, а то, где устроить людей Глушанина, — они с утра уже начнут съезжаться в Прагу.

Но последние слова Гоуски заставили его насторожиться.

— Грубый сейчас уже под Мюнхеном, в штабе Кессельринга.

— Как он там оказался? — заинтересовался Антонин.

— И это знаю. Все узнал сегодня! Вышло так. Проводив меня вчера из дому, пан Грубый отправился в Град, прямехонько к господину Франку, которого он разделал передо мной на все корки. И просидел у него почти всю ночь. С ним были генерал Клецанда, Крулеш-Ранды и еще несколько человек. Сегодня утром вся эта компания уселась в самолет и вылетела в Нейборг — договариваться с американцами, чтобы они поторапливались со своим наступлением. Они возлагают надежды на швейцарское правительство, на посредничество миланского архиепископа… В кругах Бинерта говорят, что посылка этой делегации санкционирована Гитлером. Конечно, если бы к нам пожаловали не русские, а американцы, картина была бы иной.

— Почему вы так ругаете Грубого? Чем же он вас огорчил?

— А зачем он врал мне? Неужели не мог сказать правду?

— Что вы собираетесь делать? — спросил Антонин.

— Даже затрудняюсь ответить на этот вопрос.