Бен-Гур - Льюис Уоллес

– О! – смеясь, ответил он. – Рассказать об этом – такая мелочь для того, кто знает обо мне гораздо более важное.

– Я пойду дальше – вплоть до маленькой еврейки, которая растит розы в доме одного богатого купца в Антиохии. Перед раввинами я обвиню тебя в нераскаянности, а перед ней…

– Ну а перед ней?

– Я просто повторю ей сказанное тобой с чашей в руках, когда ты призывал богов в свидетели.

Несколько секунд он не шевелился, словно ожидая, не скажет ли египтянка что-то еще. Перед его внутренним взором предстала Есфирь – рядом со своим отцом, слушающая сообщения, отправленные им, а порой и читающая их отцу. При ней он рассказывал Симонидису все, что произошло с ним во дворце Айдерне. Она и Айрас были знакомы, хитроумной и разговорчивой египтянке ничего не стоило выведать все известное бесхитростной и любящей Есфири. Симонидис бы не нарушил клятвы – как и Илдерим – даже не из соображений чести, но хотя бы потому, что последствия этого для них самих оказались бы еще серьезнее, чем для него, Бен-Гура. Неужели именно Есфирь поведала все это египтянке? Он не обвинял ее; но все же подозрение закралось в его душу. Подозрение же, как нам известно, для души то же, что бурьян в поле – чем меньше обращаешь на него внимание, тем быстрее он растет. Не успел он ничего ответить на упоминание о маленькой еврейке, как к водоему приблизился Балтазар.

– Мы весьма обязаны тебе, сын Гура, – в своей обычной серьезной манере произнес он. – Эта долина на редкость прекрасна; ее трава, деревья и тень – все манит нас остаться и отдохнуть здесь. А этот источник искрится подобно бриллиантам, и голос его мне напоминает голос любящего Бога. Нет слов, чтобы достойно отблагодарить тебя за обретенное нами блаженство; поэтому просто раздели с нами наш хлеб.

– Позвольте мне сперва услужить вам.

С этими словами Бен-Гур наполнил кубок и протянул его Балтазару, возведшему очи горе в немой молитве.

Эфиоп уже расстилал чистый холст. Омыв руки и осушив их, все трое расположились, скрестив ноги по-восточному, под тем же самым навесом, под которым многие годы назад сидели и трое мудрецов, встретившихся в пустыне. И с таким же аппетитом они воздали должное яствам, которые слуга достал из переметных сум на спине верблюда.

Навес был уютно раскинут в тени большого дерева, слух сидящих под ним ласкало журчание ручья. Над их головами в недвижимом воздухе застыли широкие зеленые листья; сквозь утреннюю дымку просвечивали стройные побеги камыша; порой в тень навеса залетала, гудя, возвращающаяся домой пчела; да еще тишину утра нарушала иногда пробегающая мимо куропатка, свистом подзывающая своих птенцов. Покой укромной долины, прохлада воздуха, красота раскинувшегося вокруг сада, блаженная тишина – все это, похоже, повлияло на расположение духа египтянина. Его голос, жесты, все поведение стали необычно кроткими; и часто, когда он опускал долу взгляд своих глаз, наблюдая украдкой за Бен-Гуром, разговаривающим с Айрас, взгляд этот был полон сострадания.

– Когда мы догнали тебя, сын Гура, – спросил он, покончив с едой, – лицо твое, как мне кажется, было тоже обращено к Иерусалиму. Не сочти меня назойливым, но мог бы я спросить, не туда ли ты направлялся?

– Я направляюсь именно в Святой Город.

– Мне надо бы побыстрее очутиться там. Могу ли я спросить тебя – имеется ли более короткий путь туда, кроме как через Раббат-Аммон?

– Более трудный, но и более короткий путь лежит через Гиресу и Раббат-Гилеад. Именно им я и собираюсь следовать.

– Я в нетерпении, – сказал Балтазар. – Недавно мне был сон – или, скорее, видение, повторившееся несколько раз. Некий голос – и ничего больше – произнес, обращаясь ко мне: «Поспеши – поднимайся! Тот, Кого ты ждал так долго, уже близок».

– Ты хочешь сказать – Тот, Кто должен стать Царем Иудейским? – спросил Бен-Гур, в изумлении уставившись на старца.

– Именно так.

– Значит, ты ничего про Него не слышал?

– Ничего, кроме того, что мне сказал голос во сне.

– Тогда тебе следует узнать вести, которые столь же обрадуют тебя, как они обрадовали меня.

Из складок своей одежды Бен-Гур извлек письмо, полученное им от Маллуха. Рука египтянина, принявшая этот клочок бумаги, заметно дрожала. Он прочел письмо вслух, и по мере чтения дрожь руки и в его голосе усиливалась. От волнения на шее старца вздулись вены. Закончив читать, он вознес горе повлажневшие глаза в немом благодарении и не задал ни единого вопроса, ибо ни на мгновение не усомнился.

– Ты всю жизнь был очень добр ко мне, о Боже, – произнес он. – Так позволь же мне, молю Тебя, снова узреть Спасителя и поклониться Ему, и Твой слуга будет готов упокоиться в мире.

Слова, поведение, сама личность этого кроткого богомольца пронзили сердце Бен-Гура новым, еще неизведанным чувством. Никогда еще присутствие Божие не ощущалось им столь реально и близко. Казалось, Господь склонился над ними или сел рядом – как близкий друг, которого без всяких церемоний можно попросить обо всем; как любящий отец, для которого все дети равно любимы; отец, одинаково любящий как евреев, так и неевреев; как небесный отец, которому не нужны ни посредники, ни раввины, ни жрецы и ни теологи. Мысль о том, что именно такой Господь и может ниспослать человечеству Спасителя, а не Царя, пришла в голову Бен-Гуру не как озарение, но как нечто настолько очевидное, что он смог даже осознать как насущную необходимость такого дара, так и соответствие его с природой такого божества. Поэтому он и не смог удержаться от вопроса:

– Теперь, когда Он является нам, о Балтазар, ты по-прежнему думаешь, что Он грядет нашим Спасителем, а не Царем?

Балтазар поднял на юношу взгляд, столь же пристальный, сколь и нежный.

– Как мне понять тебя? – вопросом на вопрос ответил он. – Тот Дух, который был звездой, что вела меня в былые годы, не являлся мне с тех самых пор, когда я встретил тебя в шатре нашего доброго шейха. Я, так сказать, не видел и не слышал его так, как ранее. Но я верю, что глас, который был мне в моем сне, это он; что до остального, то я не могу и не хочу гадать.

– Я напомню о разнице между нами, – почтительно произнес Бен-Гур. – Ты склонялся к мнению, что он должен стать царем, но не таким, как Цезарь; ты считал, что его суверенность будет духовной, не от мира сего.

– О да, – склонил голову египтянин, подтверждая слова юноши, – и я и сейчас того же мнения. Я вижу несходство в нашей вере. Ты готов встретить царя людей, а я – Спасителя Душ.

Он замолчал, и на лице его появилось выражение, которое бывает у людей, пытающихся, уйдя в себя, распутать пришедшую им в голову мысль, которая либо слишком высока для мгновенного понимания, либо чересчур сложна для простого ее выражения.

– Но все же я попытаюсь объяснить тебе, о сын Гура, – наконец заговорил он, – и надеюсь, ты сможешь понять суть моей веры. Возможно, ты, увидев, что царство духа, которое, как я жду, Он воздвигнет, может быть куда как великолепнее в любом смысле всего величия цезаря, лучше поймешь причину моего интереса, который я проявляю к той загадочной личности, которую мы направляемся приветствовать.