Кровь Заката - Вера Камша

– Не стоит закрывать двери, Селестин, – он все равно своего дождется…

– Но сигнора…

– Сигнору я беру на себя. А друзей держать на пороге негоже.

– Воистину. – Громкий голос мог принадлежать только Раулю ре Фло. Сын Леона был в запыленной дорожной одежде, глаза его запали, а брился он никак не позже, чем два дня назад, но Мальвани сразу понял. Победа. Полная и окончательная.

– Селестин, приготовь графу все, что нужно, – ты ведь так и не обзавелся домом в Мунте?

– Нет, – покачал головой Рауль. – Некогда было.

– Вижу, сначала ко мне, а во дворец – потом. Спасибо.

– Должен же я где-то переодеться, – улыбнулся ре Фло. – Во дворец я успею, а оруженосца с донесением я отправил.

– Тогда пей и рассказывай. Они успели объединиться?

– Нет. Жиль Фарбье наскреб тысяч пять эскотцев и лумэновского отребья. Он собирался соединиться с Агнесой и Батаром, я перехватил его у Кер-Мари. Я повторил ваш с Тагэре трюк, помните, при осаде Маэллы, когда туда шли подкрепления?

– Давно было, – улыбнулся Анри, – мы с Шарло были младше тебя. Это было нашим первым делом. Значит, ты помнил, а Фарбье забыл?

– Или не знал, – хмыкнул Рауль. – Кошачье отродье не любит вспоминать про чужие победы, Жиль не был исключением.

– Не был? – переспросил Мальвани. – Он погиб в бою или позже?

– В бою. Я убил его своей рукой. Мог взять в плен, но не взял.

– Атэвы говорят, смерть в бою возносит воина на небо.

– Воина, но не предателя.

– Да, – маршал подлил себе вина, – у атэвов есть страшный обычай. Вернее, он казался мне страшным. Раньше. Предателей там разрывают на куски. Лошадьми. Даже калиф и тот не вправе помиловать или простить. Только тот, кто был предан.

– А если тот убит?

– Тогда никто не вправе, ни сыновья, ни братья, ни отец. Ну, а про мать и говорить нечего, женщины там ничто…

– Значит, Фарбье и иже с ним должны благодарить судьбу, что они не в Атэве родились.

– Пожалуй. А что ты сделал с Батаром?

– Мы его прижали к реке.

– К Фоде? Или Мансу?

– К Фоде, недалеко от Геммской излучины.

– Тяжелая позиция, трудно вывернуться.

– Он и не вывернулся. Мы пошли на них вниз по склону холма.

– Им не пришло в голову расступиться и попробовать скинуть вас в реку?

– Нет. Похоже, у них в головах мало что осталось. Центр мы уничтожили сразу, а фланги как-то сами рассеялись.

– А Батар и Агнеса?

– В трех диа от Мунта. С причитающейся их положению охраной.

– Ты их взял на поле битвы?

– Нет, они, как всегда, удрали. Болтались какое-то время по Геммской долине, пытались пробраться в Эскоту. А потом один из эскотских нобилей решил проявить лояльность. Их привезли ночью и, надо ж такому случиться, именно тогда, когда я наконец решил выспаться.

– Как они?

– А как ты думаешь? Ифранка задирает голову, но с отчаянья, мальчишка ревет, Батар молчит. А как и что тут?

– Тут? Готовимся к коронации.

– Пьер будет?

– С Пьером плохо. Бедняга не понимает, что Шарло мертв, все время просится к нему. Филипп был в Речном Замке…

– И там что-то случилось?

– Пьер обознался. Принял Филиппа за Шарля, бросился к нему, а потом как завопит: «Не тот! Не тот!», в угол забился… Плачет, просит его не убивать, Филипп едва ноги оттуда унес. Куда уж такого на люди пускать. Если честно, всем не по себе стало.

– А как Духов Замок?

– Как всегда.

– Неужели Иллариону и вправду нет ни до чего дела?

– Проклятый его знает, – сверкнул глазами маршал, напомнив себя прежнего, – молчит, как камбала на сковородке. А что у него в душе, и есть ли она, душа эта…. Давай лучше о другом, хоть о погоде, что ли.

– Вы-то сами как?

– Я? А что мне теперь сделается, – маршал махнул рукой, – как сказал Раймон, так и вышло. Верхом уже езжу, на земле пока хуже, но тоже ничего.

– Где этот Меченый, кстати? Я бы хотел взять его к себе, если вы не возражаете.

– Думаешь, я не искал? – Мальвани махнул рукой. – Как сквозь землю провалился. Не знаю, кто он, и не хочу знать. Он меня спас, мне этого достаточно…

2871 год от В.И.

1-й день месяца Лебедя.

Арция. Мунт

Когда-то арцийских императоров короновали в Кантиске, но империя распалась. Церковь Единая и Единственная признала новые королевства, так как в противном случае свежеиспеченные монархи могли уверовать в Баадука или, того хуже, пойти на поводу у ереси, как это сделала Таяна, отринувшая Святой Престол и заявившая, что у святых не может быть земных безгрешных наместников. Подобное много хуже откровенного язычества, и Кантиска благословляла всех еще не заблудших королей, как бы они ни относились друг к другу. Правда, венчали монархов на царство теперь в их собственных столицах, Авире, Мунте, Гайве, Лиаре. Главным в церемонии был кардинал, но ему помогали видные лица наиболее уважаемых орденов.

Ее Иносенсия могла не ехать в Мунт, предоставив участвовать в коронации Филиппа Четвертого Диане, но она поехала. В первый раз в жизни одна, без Агриппины, у которой было слишком много дел в Фей-Вэйе. Толстуха не хотела оставлять сестер без присмотра и была права, но Анастазия на сей раз чувствовала себя уверенно и в отсутствие наставницы. Кардинал Евгений, сухонький, седенький, но с умным колючим взглядом, ее прекрасно помнил и принял с распростертыми объятьями. Старик знал, что Анастазия о земном думает мало, а значит, интриговать и играть свою игру не станет. Ее Иносенсия чуть было не поделилась с кардиналом своими подозрениями, но удержалась. Тот вряд ли бы одобрил задуманное ею, а ждать, пока зло пожрет самое себя, Соланж не могла.

Несмотря на свое горе, Предстоятельница вполне владела собой. Она, хоть и казалась отрешенной от мирской суеты, замечала многое и видела, что сестер побаиваются и недолюбливают. В ней же, тихой, красивой, равнодушной к земному, видят надежду на то, что отныне женщины в Церкви будут оплакивать несовершенство мироздания, а не рваться к власти. Ну и хорошо, ей еще многое предстоит сделать, прежде чем она сможет уйти.

Мулан свое дело уже сделал, и сделал хорошо, Филипп и Рауль тоже, они обрубили побеги, но не избыли корни. Хотя один из корней и был семейством ре Фло, втянувшим Шарло в эту проклятую войну. Впрочем, Старый Медведь и оба его сына мертвы, они погибли вместе с Шарлем, пытаясь его спасти, и пусть покоятся с миром. Остались лишь Эстела и ее горбатый сын, высосавший жизнь ее собственного ребенка. Ее Иносенсия испытывала болезненный интерес к этому мальчику, но Филиппа отчего-то короновали в отсутствие младших братьев, которые, правда, получили герцогские титулы. Жоффруа стал монсигнором Ларрэном, а Александра теперь следовало называть герцогом ре Эстре.