Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани

стройной шее, потом хрупкие плечи и маленькая крепкая грудь, потом тонкая талия и плоский, как хевсурский щит, живот. Понятно, почему бедные физики скривили себе шеи. Мелита машет Наи рукой. Наи останавливается, но узнав меня, почти бежит к нам. Физики перестают делать вид, что увлечены шахматами, и пристально меня разглядывают.

Наи стоит передо мной, вся осыпанная каплями морской воды, словно утренней росой. Мне начинает казаться, что каждая клеточка ее тела вдруг обрела память, но этому телу, еще ничего не изведавшему, не испытавшему, запоминать было нечего.

Я вскакиваю, подстегнутый восторгом: Наи заметно рада моему приезду.

— Когда ты приехал?

— Час назад.

— Жарко в Тбилиси?

— Не очень.

— А где Тазо? — этот вопрос относится к Мелите.

— Тазо — предатель, — Мелита надулась.

— Вот увидишь, завтра он непременно приедет, — говорит Наи.

Я снял большую комнату неподалеку от девушек, с расчетом на приезд Тазо. Дом был старый, двухэтажный, с большим фруктовым садом, колодцем. Во дворе под душ приспособили железную бочку, вода в ней нагревалась солнцем. За беседкой, увитой виноградом, висел гамак. Отсюда было видно море, и верхняя планка ворот удивительно точно сливалась с линией горизонта.

Я представил себе, как хозяин, строивший дом, нет-нет да поглядывал на море, сверяя постройку с далеким горизонтам. Кто знает, может, древние колхи так и строили свои крепости и жилища.

Тазо не приехал и на следующий день. Вечером за Мелитой зашли ее местные родственники и увезли в Сухуми. Мы с Наи остались вдвоем. Я долго маячил перед ее окном, наконец, осторожно стукнул в стекло. Наи лежала, держа в руках какие-то ноты. Она сделала неопределенный знак рукой, и я не понял, выйдет она или нет. Снова пришлось вышагивать перед домом. Видимо, Наи сжалилась надо мной, открыла окно и сказала, что сейчас оденется и выйдет.

Она вышла в закрытом спортивном джемпере, с распущенными волосами. В руках у нее была книга в светлом переплете. Со стороны наша прогулка, наверное, выглядела смешной. Наи быстро шла впереди, почти бежала, я едва поспевал за ней, Я понимаю, почему она так спешила: ей казалось, что медленная прогулка будет означать примирение, сближение. Но вдруг Наи споткнулась о камень и чуть не упала. Она словно свалилась с вершин неприступности и гордости, и я едва удержался, чтобы не подхватить ее на руки, такой она стала маленькой и беспомощной. Если бы я мог прижаться к ее лицу, заглянуть ей в глаза, она бы ничего не смогла от меня скрыть, и мы бы выяснили все раз и навсегда…

— Надо осмотреть городок, а то так и уеду, ничего не повидав, — беспечно проговорил я.

— Ничего здесь нет интересного, — отозвалась Наи. — Только море… Сядем?

У входа в парк стояла длинная деревянная скамейка на гнутых чугунных ножках.

Удивительно, как быстро темнеет на юге. Вокруг нас — непроглядный мрак и таинственно шелестит молодая листва. Сквозь листву вдруг прорвался яркий свет, словно одновременно вспыхнула целая армия светлячков.

— Маяк! — Наи пересела на самый конец скамьи, чтобы деревья не мешали ей смотреть. Я тоже пересел и опять оказался рядом с ней.

— Я вчера подсчитала, он восемь секунд горит, а 32 секунды отдыхает.

— Сейчас проверим, — я начинаю считать.

Когда маяк загорается, мы обнаруживаем возле скамьи собаку. Она миролюбиво помахивает хвостом, как бы просит разрешения расположиться поблизости.

— Собака спокойнее чувствует себя рядом с людьми, — говорит Наи, откидываясь на спинку скамьи, и вскрикивает: — Ой, забыла! Я же спину на солнце сожгла!

— И у меня плечи горят, даже через рубашку чувствуется. — Не успевая обдумать свой поступок, беру руку Наи, хочу приложить ее к своему плечу, но, увы! — пальцы крепко вцепились в книгу. Я надеялся, что она возьмет книгу в другую руку, но нет! Книга неприступной стеной воздвиглась между нами.

Как можно беспечнее я говорю:

— Пойду, посмотрю, что за башня такая, — киваю в сторону виднеющейся неподалеку башенки.

— Сейчас не стоит,= —спокойно отвечает Наи, — темно, ничего не увидишь.

— Что делать, завтра могу уехать в Тбилиси, так что откладывать не надо. — Сам прихожу в ужас от своей нелепой лжи. — Ты здесь меня подождешь?

Наи молчит. Видимо, на нее подействовало мое напускное безразличие: как, мол, хочешь, мне все; равно, я буду осматривать достопримечательности курорта, и до тебя мне дела нет. Эта новая манера — нагловатая и самоуверенная — где-то мне нравится, хотя одновременно я сам себе становлюсь противен.

— Нет. Я пойду с тобой, — немного растерянно говорит Наи.

Теперь мы идем медленно: темно и тропинка незнакомая. Помогая Наи перейти через овражек, опять натыкаюсь на твердый корешок переплета.

Мы с трудом добрались до башни, почва вокруг нее была глинистая и сырая. Наи благоразумно остановилась поодаль, а мне, чтобы не сдаваться, пришлось месить ногами грязь. Заглянув внутрь башни, я убедился, что издали она куда поэтичнее, чем вблизи.

Обратно мы шли медленно и молча, не замечая веток, которые били по лицу влажными от росы листьями. Я ничего не видел вокруг, кроме деревьев и тени Наи. Сейчас все решится. Если бы рука Наи покоилась в моей ладони! Я уверен, что тепло ее пальцев подсказало бы мне первое слово. Но книга! Этот вездесущий бесстрастный белый прямоугольник, которым Наи пользовалась, как щитом, незаметно и ловко отражая мои коварные атаки. Я готов был разорвать бумагу на куски, если бы мой гнев неожиданно не вынудил меня произнести такую простую и трудную фразу:

— Наи, я виноват, прости и давай помиримся.

— Я не сержусь на тебя.

— Я люблю тебя, Наи… Больше, чем когда-либо…

— Когда-либо… — повторила Наи, и в ее тоне мне послышалась горечь.

Она шла впереди, почти скрытая от меня густым ночным мраком, а я видел ее такой, как сегодня утром на пляже, — всю в сверкающих водяных брызгах.

— Ты что-нибудь сказала? Я не расслышал.

— Я сказала, что давно уже на тебя не сержусь.

Я обнял ее за плечи, якобы для того, чтобы она не оступилась, и только хотел прижаться щекой к ее лицу, как увидел, а скорее не увидел, а почувствовал, как она подняла свой верный щит, и моя щека уткнулась в холодный гладкий коленкор. Господи! Я бы с великим удовольствием закинул эту книгу на край света! Но я только взял ее у Наи и вежливо осведомился:

— Что за книга? — наверно, никогда еще гнев не выливался в такие безобидные слова.

— «Песнь о Роланде», — ответила Наи.

— Зачем ты ее носишь с собой? — не удержался я, — вместо сумочки, что ли? Кладешь туда деньги,