Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани

сейчас только половина двенадцатого, — я попытался отшутиться.

— Пока я не поколотил тебя, вставай и иди. На месте объяснишь, почему и как ты там оказался.

Его искреннее возмущение пристыдило и отрезвило меня: ослепленный ревностью, я, кажется, сморозив глупость.

— Ты слышишь или нет! Вставай и иди! — у Тазо дрожал голос.

— Тазо, — я сел на кровать и посмотрел на побледневшее лицо своего друга. — Ты правду говоришь, Тазо?

— А ты сомневаешься? Как ты только мог подумать? Не стыдно? Ты ведь оскорбляешь меня.

— Тазо!.. Одевайся скорее и уходи, уходи, пока я окончательно не свихнулся и не убил тебя!

Утром мы проводили Мелиту на аэродром. Она почему-то не разговаривала с Тазо, и глаза у нее были заплаканные. Она распрощалась с нами и исчезла в облаках.

Погода совсем испортилась, лил беспросветный дождь, волны смыли с берега все следы человека и вернули ему первозданный облик, и только цветные навесы на пляже свидетельствовали о том, что когда-то здесь был пляж и в море плескались курортники.

В полдень Наи заявила, что она едет в Сухуми за билетами на вечерний поезд. Погода все равно плохая, а экзамен на носу. Совсем неожиданно для себя я тоже решил ехать, вдруг вспомнил, что слишком легко уступил дело, на которое положил столько сил, что трусливо покинул поле битвы, хотел избежать волнений и жить спокойно. Заботясь о себе, забыл обо всем. Забыл Паату! Думая об этом, я покраснел, несмотря на то, что был в комнате один. Значит, справедливый упрек получил я от сердца, того самого сердца, которое влекло меня сюда, к Наи.

Тазо и без того был не в настроении, а узнав о моем решении, и вовсе скис: ну вот, оставляете меня одного. Все-таки он решил остаться и немного отдохнуть.

Мы приехали на вокзал за час до отхода поезда. Сидели в ресторане, пили холодный «боржоми» и смотрели, как мощные фары электровоза выхватывают из темноты все новые и новые дождевые потоки. Ресторан постепенно заполнялся промокшими до нитки пассажирами.

Тазо посмотрел на часы и, пообещав скоро вернуться, куда-то исчез. По радио объявили посадку, а Тазо все не было. Мы прождали его добрых полчаса, и Наи взволновалась. Она продолжала искать Тазо на платформе, натыкаясь на чужие чемоданы и ящики. Наконец подали сигнал к отправлению, но мы напрасно вглядывались в полумрак, иссеченный дождем, — Тазо не было видно. Матово поблескивали мокрые рельсы, пузырились под хлесткими струями лужи, и Наи не замечала, что с крыши капает вода и плащ ее намок. Состав мягко двинулся и, только тогда я увидал Тазо, который догонял наш вагон, перепрыгивал через лужи, наверняка перекрывая рекорды при каждом прыжке. Он что-то бережно прижимал к груди.

— Вот он! — закричал я, потому что не мог ошибиться. Это был Тазо, такой мокрый, как если бы ею только что вытащили из моря. Поезд набирал скорость, и он бежал все быстрее, пока наконец одной рукой не схватился за поручень. Второй рукой он, сильно размахнувшись, забросил в тамбур огромную охапку цветов. После этого он еще долго стоял на удаляющейся платформе и махал нам обеими руками, пока вовсе не скрылся из глаз.

Наи собрала все цветы, которые рассыпались в тамбуре, и радовалась подарку, как ребенок. Цветы и в самом деле были необыкновенные: благоухающие камелии, белоснежные олеандры и упругие, яркие гладиолусы. Наше купе превратилось в небольшой цветник, на полу валялись зеленые листья и осыпавшиеся лепестки, стоял терпкий и влажный цветочный аромат. Мне казалось, Наи никогда не устанет бережно перебирать стебли и заворачивать их в мокрую бумагу, чтоб не завяли за ночь Утром, едва проснувшись, она кинулась к букету и с радостью обнаружила, что цветы совсем свежие.

Она грустным взглядом провожала каждый опавший лепесток, пока мы шли к стоянке такси. Оберегала свой букет в машине, как только могла, не доверила его мне даже на лестнице. Мне пришлось отпирать дверь, потому что руки Наи были заняты. Пока я складывал чемоданы в передней, она вошла в гостиную, чтобы поставить цветы в вазу, и вдруг остановилась перед большим зеркалом, словно увидела в нем что-то для себя неожиданное.

Я вошел в комнату за ней следом и увидел в зеркале хрупкую, совсем юную девушку, с трудом обхватившую обеими руками огромный, словно сноп, букет цветов. Наи напряженно вглядывалась в свое отражение, как будто хотела понять что-то очень для себя важное.

Потом она резко повернулась, бросила цветы на стол и выбежала на балкон.

— Мелита! Мелита! — звала она так, как обычно зовут на помощь, и не удивительно, что Мелита прибежала встревоженная, в длинном домашнем халате.

— О-о, Наи, ты приехала! Заал, извини, я в таком виде. Как вы доехали?.. Боже, какие роскошные цветы!..

— Мелита… Это тебе… Это твои цветы… Тазо просил передать. — Голос Наи показался мне сухим и натянутым.

Но Мелита этого не почувствовала:

— Какой он внимательный! Молодец Тазо! Конечно, ему пришлось тебя побеспокоить, но я так счастлива!

Мелита собрала беспорядочно разбросанные цветы и, прижав их к груди, так же как Наи, первым делом подошла к зеркалу. Я невольно сравнивал ее с Наи: та робким зайчонком выглядывала из-за цветов. Какие они разные!..

— Сейчас я их поставлю в воду и вернусь, — пообещала Мелита. — Погода исправилась?

— Нет, дождь.

Не успела Мелита выйти, как Наи прижалась к стене и горько расплакалась.

— Наи! Что с тобой, Наи?!

Я, наверное, неумело утешал ее, потому что она только больше расстраивалась. Я никак не мог оторвать ее рук от заплаканного лица.

— Наи, не плачь. Ну, я невнимательный, глупый, я тебя не достоин! Не умею дарить цветов!

Она отрицательно качала головой и лишь крепче прижимала к лицу мокрые от слез пальцы.

— А может, Тазо вовсе не Мелите, а тебе подарил эти цветы?

— Не-ет…

— Я тебе столько цветов принесу, ставить будет некуда, только не плачь. Скажи, кто тебя обидел, кто виноват?..

— Я-a са-а-ма-а… виновата, — Наи еще глубже засунула голову в дверную нишу и зарыдала совсем по-детски.

— В чем же ты виновата? Отвечай и не плачь, ради бога!

— В том, что тебя злила…

— Ну и прекрасно, я не сержусь. Я ведь тоже однажды тебя обидел…

— Обижала, мучила…

— А я все равно не сержусь и люблю тебя.

— И я люблю, и всегда любила, и все равно обижала…

— Где твой платок… Вытри слезы, не плачь…

Я, наконец, отнял от лица ее горячие руки и стал целовать соленые от слез тонкие пальцы. Она повернула ко мне мокрое, но