Первичный крик - Артур Янов

на более радикальные меры. Это может прозвучать парадоксаль- ного самоубийство это последняя надежда невротика до конца остаться нереальным.

Одна молодая женщина, прошедшая курс первичной психотерапии, за несколько месяцев до прихода ко мне совершила попытку самоубийства. Ее любовник оставил ее и ушел к другой женщине. Она просила, умоляла его вернуться, она угрожала ему, но все было тщетно. Поняв, что любовник не вернется, женщина пришла домой, убрала квартиру, приняла душ, надела чистую ночную рубашку и приняла девяносто снотворных таблеток. Она методично пересчитывала таблетки, принимая их по шесть штук и чувствуя себя совершенно отчужденной оттого, что она делала. Позже пациентка рассказывала: «Я чувствовала какую‑то отстраненность от того, что происходило. Только когдая начала задыхаться, я страшно перепугалась, позвала подругу и попросила ее вызвать скорую помощь».

Когда любовник оставил эту женщину, он оставил ее с чувством отсутствия любви, она во всей наготе ощутила, что ее никто не любит. Она, конечно, могла убеждать себя в том, что покончила с собой из‑за того, что ее оставил любимый человек, но в действительности эта потеря лишь высвободила чувство отсутствия любви, которое мучило эту женщину многие годы. Пациентка рассказывала, что когда ушел любовник, она ощутила ту же внутреннюю пустоту, которую всегда чувствовала в детстве. Отвергнутая родителями, она стала считать себя безобразной и недостойной любви. Она искренне считала, что с ней что‑то не так, иначе ею бы не стали так пренебрегать. Любовника она использовала для того, чтобы скрыть от себя это ужасное чувство. Но когда он ушел — увидев и поняв невозможность заполнить пустоту, оставленную пожизненным чувством отверженности, — она была вынуждена снова погрузиться в отрицаемое ею чувство безнадежности. Она попыталась убить себя раньше, чем непереносимое чувство захлестнет ее с головой.

Многие неудачливые самоубийцы рассказывают потом об этом чувстве отчуждения и отстраненности, и это подтверждает правильность первичной гипотезы о том, что самоубийство есть акт расщепления, и целью этого акта не является необра

тимое уничтожение самого себя. Это попытка сохранить ощущение своей личности, своего «я», устранив боль, которую невроз устранить уже не в состоянии. Наша пациентка не думала, что может умереть. Вспомните тот факт, что когда она почувствовала, что смерть неминуема, то немедленно позвала на помощь. Очевидно, что невротики пытаются убить себя символически, также как они делают и все остальное. Некоторые больные стремятся пройти до конца весь путь, чтобы оставить в неприкосновенности свой невроз. Один пациент выразил это так: «Самоубийство не кажется таким уж иррациональным, если учесть, что невроз это борьба за сохранение того, что вам не нужно».

Невроз — это психологическое самоубийство. Если человек отказывается от части своей жизни иди отказывается от нее целиком (то есть, отрешается от своих истинных чувств) в пользу своих родителей для того, чтобы получить взамен их любовь, то остается сделать не такой уж большой шаг, чтобы убить себя в буквальном смысле. Когда невроз перестает справляться со своей задачей, на повестку дня ставится самоубийство.

Многие невротики предпочитают умереть, чтобы не вести дальше ту жизнь, которой они живут. Я не верю, что суицидальный акт происходит под действием реального побуждения к смерти; думаю, что действительной причиной является незнание того, что можно еще сделать для облегчения первичной боли. Человек, совершающий самоубийство уходит от борьбы, выходит из вечного боя. В этом случае, ему либо нужна новая борьба, которая принесет следующее временной облегчение, или, что предпочтительнее, ему стоит уничтожить саму борьбу — пройти курс первичной терапии.

Невроз — и это стоит хорошенько запомнить — спасает и убивает одновременно. Он защищает реальное я, реальную личность от полного распада, но делая это, он погребает спасенную им реальную личность. Ребенок вырастает привязанным к созданной неврозом нереальной личности, которая парадоксальным образом выдавливает из него жизнь.

Суть этого процесса станет яснее, если думать о нем, как о профессии: сначала маленький ребенок пытается сделать так, чтобы его любили таким, каков он есть. Если это не получает

ся, то он пытается, чтобы его полюбили в какой‑то личине. Но когда и с помощью этой личины (то есть, нереального «я») он не может получить ничего даже отдаленно похожего на любовь, то перед таким человеком возникают два альтернативных выбора. В раннем детстве у ребенка развивается психоз. Позже альтернативой может стать самоубийство.

Самоубийство — это последняя надежда. Это разыгрываемая невротиком драма в попытке убить чувство поднимающейся из глубины души безнадежности. Очень часто это отчаянная попытка избежать катастрофического чувства, что ты не нужен никому на белом свете. В тот самый момент, когда происходит попытка самоубийства, оно говорит: «Я сдаюсь», в то время как сам человек кричит: «Я заставлю вас думать обо мне, даже таким — последним и отчаянным —действием».

Иногда попытка приводит к желаемому результату. Люди, совершившие попытку самоубийства, начинают звонить; приезжают перепуганные родственники; все выражают непомерное сожаление по поводу того, что не понимали, в каком отчаянном положении находится близкий им человек. Но когда все проходит, когда друзья перестают ходить в гости, а родственники и члены семьи разъезжаются, потенциальный самоубийца снова остается наедине со своим «я», которое он скорее готов убить, чем почувствовать.

В целом, попытка самоубийства — это акт человека, который жил вне себя самого посредством других (ему было запрещено жить внутри самого себя, своими чувствами и желаниями). «Они», эти другие, стали смыслом его жизни, и их потеря устраняет из жизни смысл. Центр существования склонного к самоубийству человека часто находится вне его личности. Невротик силен настолько, насколько сильна его поддержка со стороны других людей, настолько, насколько позволяют ему достоинство и высокая оценка в глазах этих других.

Один молодой человек, проходивший у меня курс первичной терапии, рассказывал о растущем возбуждении и беспокойстве у матери, с которой он жил. Чем отчетливее становилось улучшение у пациента, тем в большую депрессию погружалась мать. Большую часть своей короткой жизни этот пациент провел в уходе за матерью, которая почти всегда была

больна, практически ничего не делала в доме и постоянно страдала от каких‑то неопределенных недомоганий, которые непрерывно сменяли друг друга. Мать приходила во все большее отчаяние по мере того, как молодой человек становился все более независимым от нее. Он планировал уехать из дома и начать самостоятельную жизнь. В этот момент мать пыталась задобрить его, купив сыну новую машину, потом начала умолять, угрожать, а под конец снова расхворалась. Когда и здесь ее постигла неудача, она напоказ сыну попыталась имитировать самоубийство снотворными таблетками. Правда, она позвонила подруге почти в тот же момент, когда приняла снотворное, так что реально ее жизни ничто не угрожало.

Мать этого пациента не могла даже вообразить, что ей придется самой заботиться о себе. Много лет назад она разошлась с мужем и все эти годы пыталась сделать из сына нового мужа. С самых первых дней замужества она пыталась манипулировать всеми, чтобы разыгрывать из себя зависимого ребенка, в точности также, как ее мать вела себя с ней. Даже в возрасте пятидесяти лет она изо всех сил старалась быть ребенком, каким ей никогда не позволяли быть. И убить себя она хотела только для того, чтобы продолжить этот спектакль. Именно маленький ребенок в ней чувствовал, что не сможет жить без опоры на других.