Герцогиня Чёрной Башни. Хроники Паэтты. Книга II - Александр Николаевич Федоров

была известна весьма немногим, да и даже если бы она вдруг оказалась предана огласке, вряд ли это сильно омрачило бы блистающий образ величайшей лиррийской магини. Благодаря стараниям Дайтеллы, чернокнижники получали на вооружение всё более изощрённые и убийственные для гомункулов заклинания и артефакты, которые тут же пускались в дело с немалым уроном для врага.

Единственное, что в данной ситуации всерьёз тревожило стратегов во всех королевствах Паэтты – местоположение Герцогов Гурра. До сих пор, несмотря на предостережения разведки и предречения мудрецов, ни один из них не вышел на прямое противостояние с армиями людей. Очевидно, что они были на Паэтте, но пока предпочитали скрываться за неисчислимыми массами своих созданий. Оставалось гадать – надолго ли, да с трепетом ожидать их действий.

Глава 40. Кол

– Ассова задница! Опять снег! У этих палатийцев всё не как у людей! Вот скажи мне, Плинн, почему опять идёт снег, хотя наши мудрые предки назвали этот месяц месяцем дождей? Дьявольский Палатий! Как я надеялся больше никогда его не увидеть!

– Грош цена твоему ворчанию, старик! Я бы тебе, глядишь, и поверил, кабы не знал, как ты счастлив сейчас! Да ты же только что из портков не выпрыгиваешь от счастья!

– Что за чушь ты несёшь, тупица ты белобрысая? Да кого в здравом уме может порадовать такая погодка? И этот лес вокруг? Я чувствую себя какой-то белкой, того и гляди по веткам поскачу!

– А чего ж ты тогда в легион-то записался, дубина? Сидел бы в Латионе, пивко бы пил да баб щупал. Сейчас там мужиков недобор, так что ты бы точно нарасхват был бы! Али забыл, что у нас тут служба, а не именины?

– Ты мне ещё тут рассказывать будешь, салага! Да я в Седьмом служил, когда ты ещё пелёнки пачкал!

Хохот десяток глоток отозвался на столь вопиющее преувеличение, что тут же вызвало интерес центуриона, неспешно скачущего верхом шагах в ста впереди. Он немедленно повернул коня и в несколько секунд достиг не в меру смешливых рядов.

– Что тут у вас опять? – немного заикаясь, спросил он. – Снова Кол пустомелит?

– Так точно! – гаркнул тот, кого недавно назвали Плинном. – Я бы даже сказал – мелет чушь!

– И что же он наболтал в этот раз? – поинтересовался центурион.

– Теперь он возомнил себя белкой, центурион! – под дружный хохот товарищей с серьёзной озабоченностью возвестил Плинн.

– Ну мозгов-то у него явно не больше, – невольно фыркнул центурион. – Вы не глядите, что башка-то большая – там окромя кости, считай, и нет ничего! Поди, опять заливал про свою былую службу у нас? Что бы не сказал – не верьте! Всё врёт, старый маразматик!

Ясное дело, Кол нисколько не обиделся на центуриона Дакноса, понимая, что тот шутит. Более того, именно Дакнос замолвил за него словечко центуриону второго ранга, так что то, что Кол вновь вернулся в легион, было именно его заслугой. Более того – они с Колом были хорошими друзьями, правда, дружба эта оставалась за пределами марш-бросков, где Кол был простым рядовым, а Дакнос – его непосредственным командиром.

Вообще Дакнос в своё время служил в когорте, командиром которой как раз и был Сан Брос, друзьям откликающийся и на Кола. Он был и свидетелем триумфа Кола, и свидетелем его падения. В те времена они почти не общались, однако, сам того не подозревая, Кол заложил тогда неплохой фундамент своего будущего, поскольку со всеми своими подчинёнными он был доброжелателен, так что даже последние из них добрым словом поминали своего центуриона второго ранга, когда тот покинул легион ради службы в гвардии паладинов его величества.

Позже до Дакноса, как и до прочих легионеров, докатились слухи об изгнании Кола из гвардии паладинов за пьянство, и на долгие годы он потерял бывшего командира из поля зрения и, как тогда казалось, из самой памяти. За это время Дакнос сам успел дослужиться до командующего центурией. Этому не помешало даже его заикание, которое, кстати, моментально проходило, когда он командовал, особенно на поле боя.

И вот каково же было его удивление, когда не так давно он вдруг увидел своего бывшего центуриона второго ранга, ошивающегося неподалёку от казарм легиона. У Кола была очень запоминающаяся внешность, так что бывший подчинённый без труда его узнал и тут же подошёл поболтать.

Кол довольно скупо отвечал на расспросы Дакноса, тем более что он сам его почти не помнил, ведь тот был простым легионером, да ещё и лет на семь моложе, однако не стал скрывать, что в жизни его затянулась чёрная полоса, и что он не прочь был бы вновь поступить на службу, если это возможно. Надо сказать, что у Кола бы не было совсем никаких шансов в любое другое время. Но теперь в Латионе постоянно проходили новые доборы добровольцев, в том числе и в Седьмой легион, пощипанный варварами на севере. Но даже теперь Колу крупно повезло – удача не то что улыбнулась ему, она прямо-таки расцеловала его в макушку.

Колу повезло, что его заметил Дакнос, который сохранил о нём добрые воспоминания. Ему повезло, что, как оказалось, кроме центуриона в легионе служило некоторое количество ветеранов, вспомнивших славные деньки нынешнего пьянчуги. И то сказать – Седьмой Коррэйский ревностно заботился о «чистоте крови», так что любому другому завсегдатаю трущобных кабаков здесь мигом дали бы от ворот поворот.

В общем, прознав о том, что Кол вновь мечтает надеть кирасу легионера, Дакнос не успокоился, покуда не добился не только его зачисления в легион, но и зачисления именно в свою центурию. Они довольно быстро сдружились, хотя, к чести Кола, он весьма щепетильно соблюдал субординацию в служебное время.

Центурион, признаться, поначалу частенько переживал из-за того, что поручился за пьяницу. Однако Кол очень скоро показал, насколько беспочвенными были эти переживания. Дакносу это казалось невероятным, но Кол действительно со времён их первой встречи ни разу не пригубил даже пива. Учитывая, сколько лет беспробудного пьянства было за его плечами, не верилось, что он просто взял и перестал пить, словно выбросив пагубную привычку как какую-нибудь ненужную вещь.

Ну а спустя каких-нибудь пару недель случился этот поход против Ведьмы севера. Кол быстро адаптировался к строевой жизни, и через какое-то время у него иной раз возникало странное чувство, будто бы и не было того пласта жизни, что прослойкой разделил его службу в легионе на «до» и «после». Он словно вспоминал тяжёлый сон, пьяный угар, и даже не верилось,