Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева

Весной 1786 года, когда горные перевалы освободились от снега, вспыхнули военные действия на Северном Кавказе. Чеченский пастух Ушурма, провозгласивший себя наследником Пророка, принял имя Шейх Мансур и объявил газават — священную войну против неверных. Горские племена под его руководством начали нападать на русские посты и крепости Азово-Моздокской укрепленной линии[1073]. Французский посол граф Луи Сегюр писал об этих событиях: «Фанатик Мансур, лжепророк во имя Магомета вооружил кабардинцев и другие черкесские племена, и они толпами вырвались в русские области с изуверством, которое усиливало их природную отвагу. Они ждали себе верной победы. Их предводитель поклялся им Аллахом, что артиллерия христиан окажется безуспешна против них. Впрочем, при первой же стычке пушки, не слишком-то уважающие пророков, не оправдали предсказания и истребили множество мусульман… Знамя пророка с надписью из Алкорана было захвачено, и пророк погиб или бежал»[1074].

В реальности дело обстояло совсем не так просто, как описал посол. Мятеж как нельзя кстати совпал с принятием Грузии под протекторат России. По приказу Константинополя Сулейман, паша Ахалцыхский, должен был соединить свои войска с отрядами «имама Мансура». 1 мая 1786 года Булгаков доносил императрице: «В начале апреля Порта послала тайное повеление к Ахалцыхскому паше набрать лезгин… Порта, когда российские войска появились в Карталинии, и ее область поддалась России, послала повеление к Сулейман-паше располагать духи разных мелких азербайджанских ханов, соседних с Грузиею и с Ахалцыхом, возмущать их против Ираклия, иметь всегда в готовности войска и взять в службу Порты достаточное число лезгин для охранения сей границы… В совете, бывшем у муфтия, полагали, что пока Сулейман останется в Ахалцыхе; Россия не может утвердить прочно своего владения в Карталинии»[1075].

Получив это донесение, Екатерина направила Потемкину записку о неизбежности скорого начала войны. «Турки в Грузии явно действуют, — говорила императрица. — Лезгинскими лапами вынимают из огня каштаны. Сие есть опровержение мирного трактата, который уже нарушен в Молдавии и Валахии. Противу сего всякие слабые меры действительны быть не могут; тут не слова, но действие нужно, чтоб сохранить честь, славу и пользу государя и государства»[1076].

Григорий Александрович, как показывает его письмо к Безбородко, намеревался сам ехать на южные границы, но сохранение «чести, славы и пользы государя и государства» он усматривал в том, чтоб русские и турецкие войска «не задрались преждевремени», то есть не втянулись стихийно в столкновение на Черном море. На Кавказе к этому моменту уже полыхал локальный конфликт, грозивший перерасти в новую войну с Турцией. Двоюродный брат светлейшего князя П. С. Потемкин, подписывавший Георгиевский трактат и командовавший Кавказским корпусом, направил на поимку Шейх Мансура отряд полковника Ю. Н. Пиери, который был окружен в горах и весь вырезан чеченцами. «Мне жаль Пиерия, но не столько, как людей, ибо вся потеря произошла от его безрассудной запальчивости, — с раздражением писал Потемкин своему родственнику и подчиненному. — Да притом еще чеченцы правы: им, в силу моего повеления, не было объявлено предписания, чтоб выдали бродягу пророка Мансура, а пришли (отряд Пиери. — О. Е.) прямо воровски; то как же им не обороняться противу разорителей? …Постарайся произвесть в чеченцах раскаяние, дать им чувствовать, что сие дело было своевольным предприятием, а не по повелению»[1077].

Это письмо показывает, что Григорий Александрович стремился притушить тлевшую войну на Кавказе и предпочитал до времени лучше потерпеть партизанские действия «бродяги Мансура», чем нанесением немедленного ответного удара всколыхнуть поддерживавшие лжепророка горские племена. Его возмутили самовольно взятые на себя полковником Пиери карательные функции, что привело к уничтожению немногочисленного отряда. Заметим, что жалость к солдатам и гнев не затмевали в глазах светлейшего того факта, что отряд действовал «воровски», а местные племена только воспротивились «разорителям».

Приказание «постараться произвесть в чеченцах раскаяние» напоминает указы Екатерины в начале Пугачевского восстания, когда императрица предписывала больше действовать «уговариванием мятежников, чем силой оружия». Ни в 1773 году, ни в 1786-м подобные благие устремления властей предержащих не были с пониманием встречены повстанцами. «Раскаяние» и в том, и в другом случаях пришлось вызывать «силой оружия». Сдержанность России на Кавказе была воспринята как слабость. Ободренный безнаказанностью за гибель отряда Пиери, Шейх Мансур продолжал свои нападения, плавно слившиеся с действиями турецких войск после начала войны в 1787 году. Однако в условиях уже разразившегося конфликта необходимость смотреть сквозь пальцы на партизанские вылазки чеченцев отпала. По приказу Потемкина в октябре Кубанский и Кавказский корпуса двинулись за Кубань и в первом же сражении наголову разгромили повстанцев лжепророка, который вынужден был бежать через снежный горный перевал под защиту турецкой армии в Суджук-Кале. Лишь в 1791 году Ушурма оказался захвачен в плен в крепости Анапа и препровожден в Шлиссельбург.

В ходе столкновений на Кавказе выявилась не только враждебная по отношению к России позиция чеченцев, но и, напротив, дружеское отношение небольшого христианского народа осетин, страдавших от нападений соседей-мусульман и стремившихся перейти под протекторат России. Потемкин не преминул воспользоваться подобными настроениями. В мае 1787 года в Кременчуге светлейший князь представил Екатерине трех депутатов от осетинских племен тезюванского, кубадонского и карабучинского, присланных для принесения благодарности за принятие их под покровительство России[1078].

Накануне этого события написана записка Григория Александровича императрице, поясняющая, какие именно милости хотят получить осетины: «Живущий в горах позади Большой Кабарды осетинской народ, исповедующий веру христианскую и давший присягу вашему императорскому величеству …достоин всякого внимания и вящего о нем презрения и попечения». Князь считал необходимым «осетинцов сих охранить от всяких притеснений, грабительства и разорения от прочих горских народов, коим… наистрожайше запрещать… чинить наглости и насилии над сим народом христиан, подтверждая, что покушении на оный приемлемы будут от нас в равной силе, как будто бы оные на подданных, живущих внутри пределов наших учинены были». По мнению Потемкина, покровительство осетинам и укрепление христианства на Кавказе способствовало бы «политическим видам» России «на сию сторону». «Вводя мало-помалу подчиненность и благоустройство сих храбрых народов, — утверждал князь, — сверх спокойствия границ наших приобретать будем постепенно и выгоды, обращая их к службе и пользам империи». По словам Потемкина, «древняя сия Албания могла быть во всех частях лучше и превосходнее королевства Венгерского, с коим и есть сходство превеликое, с тем только отличаем, что вся природа, как и все свойства физические и моральные, а равно и крутость нравов, находятся здесь в одной чрезвычайной степени»[1079].