Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

После того как мастер Блаунт и Сесил покинули мои покои, я долго еще сидела у камина, наблюдая за тем, как светлеет небо, и слушая пение птиц. Я пыталась вспомнить свой сегодняшний сон.

Я выехала на охоту вместе со своими придворными, мы мчались по лесу, вздымая за собой клубы пыли и цепляясь одеждами за побеги ежевики. Гончие заливались лаем, преследуя добычу. Я чувствовала запах чужих духов, пота, конского тела и кожи. Процессию возглавлял мой могучий, величественный и бесстрашный отец, румяный и рыжеволосый, похожий на прежнего себя. Он скакал впереди на огромном гнедом жеребце. Когда же мы загнали лань в угол, я вдруг почувствовала ее страх, как будто очутилась на миг в ее теле, душою и разумом, и будто это мое сердце забилось в ее трепетной груди.

Вдруг лань стала менять форму и превратилась в женщину – стройную деву в черной бархатной амазонке, волосы которой украшала элегантная черная шляпка с изящными черно-белыми перьями, крепящимися к ткани бриллиантовой брошкой. Я тут же узнала ее – это была моя мать, Анна Болейн. И мне на ум отчего-то пришло стихотворение, которое прославило ее на всю страну. Его написал Томас Уайетт и в нем сравнил мою почтенную матушку с загнанной ланью[32].

Ее со всех сторон окружили охотники, припасшие для прекрасной жертвы отравленные ножи и стрелы, и псы, злобно скалящие острые зубы, но она бесстрашно взирала на них, прислонившись спиной к дереву. Вдруг в глубине леса раздался резкий шорох листьев и веток, и мой отец отвлекся и помчался за другой ланью – за той, чей смутный образ напоминал мне испуганную светловолосую женщину, похожую на Джейн Сеймур.

Матушка обернулась ко мне, спокойно поглаживая цепочку, на которой висела огромная золотая подвеска в форме буквы «Б», и молвила:

– Все дело в охоте, в извечной погоне, Елизавета. Никогда не сдавайся! Стой на своем, дочка, не позволяй мужчинам лишить тебя свободы! Ты – королева по праву, Елизавета, а не бесправная супруга царствующего монарха! Твоя корона – не просто красивое украшение вроде шляпки с павлиньими перьями, но она обязательно такой станет, если ты выйдешь за Роберта Дадли. Он не захочет делить с тобою трон, а заберет его у тебя.

Я спешилась, и моя лошадь умчалась в лес. Исчезла и мать, оставив меня одну в огромном лесу. Вдруг на поляне появился Роберт, он прискакал на своем могучем черном жеребце в окружении свиты в голубых ливреях. С ними прибежала и свора пятнистых гончих, которые тут же бросились на меня. Я бежала, спасая свою жизнь, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Туго затянутый корсет давил на ребра, а ноги мои путались в юбках пурпурной бархатной амазонки и льняном исподнем. В конце концов меня загнали в угол, как ранее загнали мою мать. Мне оставалось лишь прижаться спиной к дереву и ждать, что будет дальше.

Я услышала громкое конское ржание, черный как ночь жеребец Роберта встал на дыбы, перебирая копытами в воздухе, и с грохотом опустился на землю. Сидя в седле, Роберт вынул стрелу из колчана и взялся за лук. Затем он прицелился мне в грудь, чтобы нанести сокрушительный, смертельный удар. Однако его вдруг отвлекли, я увидела, как он помрачнел, словно туча, заметив чудесную белоснежную кобылу, несшую свою всадницу через чащу. Миниатюрная молодая женщина потрясающей красоты в летящей золотой амазонке соскочила с седла и бросилась ко мне. Я тут же узнала ее: то была Эми, цветущая и здоровая, какой я запомнила ее в день их с Робертом свадьбы. Пышные золотые локоны выбивались из-под ее широкополой соломенной шляпы, украшенной шелковыми лютиками, небесно-голубыми ленточками и нежными перьями.

– Ты будешь жить, – произнесла она своим нежным голосом.

Она казалась такой хрупкой и ранимой! Я даже заметила, как от волнения подрагивает ее верхняя губа. Взгляд ее голубых глаз, напоминающих прекрасные самоцветы, на которых поблескивали хрустальные слезы, на миг встретился с моим. Она решительно закрыла меня от выстрела Роберта, прежде чем зазвенела тетива.

Эми вскрикнула и упала мне на руки. На ее левой груди распустился кровавый алый цветок.

Я бережно опустила ее на землю и села рядом с ней, баюкая бедную женщину в своих объятиях. Когда я тянулась к стреле, у меня дрожали руки, я никак не могла решиться вынуть ее из груди Эми. Тогда женщина накрыла своей ладонью мою руку и покачала головой. Несмелая улыбка заиграла у нее на устах, после чего ее очи сомкнулись навеки.

– Елизавета! – Я подняла взгляд и увидела, что передо мной снова стоит моя мать, на этот раз с луком и стрелами в руках. – Роберт Дадли использует людей, он готов по их трупам идти к заветной цели. Накажи этого гордеца, Бесс, накажи! – велела она мне стальным голосом, протягивая оружие.

Я осторожно отпустила руку Эми и поднялась на ноги. Затем схватила лук, молниеносно выхватила из колчана стрелу и направила ее в сердце Роберта Дадли. «Око за око, кровь за кровь», – подумала я. Но в последний момент я направила стрелу чуть в сторону.

– Ты не попала, – холодно сказала мать, наблюдая за тем, как Роберт откидывается назад в седле, ревет, как обезумевший зверь, и хватается за руку, тщетно пытаясь удержаться на скакуне.

– Нет, матушка, – возразила я тоже хладнокровно, – так было нужно. Он упал и никогда больше не поднимется так высоко.

Я обернулась и посмотрела на нее. Наши глаза встретились.

– Он еще пожалеет о том, что не умер сегодня, – сказали мы с ней хором.

В тот самым момент в мои покои явился Сесил, так что я не узнала, чем закончилась эта история.

Я предстала перед придворными в наряде из черной и серебряной парчи, с вплетенными в мои пышные волосы длинными нитями белого и черного жемчуга, и сообщила печальную новость о том, что леди Дадли накануне скончалась. По всей видимости, она упала с лестницы и сломала шею. В воцарившейся в зале тишине все взгляды устремились на Роберта. Я принесла ему самые искренние соболезнования и тоном, не терпящим возражений, велела покинуть королевский двор. «Мы, – обратилась я к нему, как подобает королеве, – понимаем, что вы хотели бы в одиночестве оплакать свою супругу. Потому я освобождаю вас от обязанностей при дворе, милорд, и предлагаю вернуться в свой особняк в Кью и там дождаться вердикта коронера». Затем я попросила придворных надеть траурные одеяния, дабы выразить свое почтение оставившей этот мир леди Дадли, и, подав руку итальянскому послу, демонстративно отвернулась от Роберта.

Почти сразу я, попросив у посла прощения, оставила его, сославшись на головную боль, разыгравшуюся в связи с печальным событием, и заперлась в своих покоях. Но остаться одной мне не удалось, и я знала, что так и будет. Дверь, соединявшая мою опочивальню с комнатой Роберта, распахнулась настежь – и он бешеным вихрем ворвался в мою спальню, кипя от злости.

– Вы отправляетесь в Кью, милорд, – спокойно обмахиваясь веером, проронила я. – И считайте, что вам повезло, поскольку я не отсылаю вас сразу в Тауэр. Не сомневаюсь, многие сочтут это проявлением слабости, ведь люди считают меня слепой, легкомысленной и даже глупой. Но я никогда не забуду, каким другом ты был мне все эти годы. Так что считай это последней моей милостью, наградой за верность. Если бы не это, ты бы уже гнил в Тауэре.