Дочь короля - Вонда Нил Макинтайр

Все помещение было занято длинными пиршественными столами; вокруг них стеснились французские аристократы и их союзники. Нарядам, яствам и особенно местам, отведенным на королевском пиру тому или иному придворному, предстояло на многие и многие месяцы после празднества стать предметом пересудов, подобно тому как на протяжении месяцев до празднества над ними, без сомнения, ломали головы глашатай, объявляющий имена посланников, и его помощники.

– Мадемуазель Мари-Жозеф де ла Круа, – возгласил церемониймейстер.

В нарушение этикета не опираясь на руку мужчины, она вошла в зал. Она переступила порог в полном одиночестве, ослепленная неистовым светом, оглушенная гулом голосов. Когда появился сопровождающий ее стражник, шепот смолк. С высоко поднятой головой, плавно и торжественно она прошествовала на назначенное ей место.

«Они перешептываются, заметив стражника, но точно так же стали бы судачить по поводу моей немодной прически или нарушения этикета – появления в одиночестве», – размышляла Мари-Жозеф.

Она чуть было не расхохоталась. Пожалуй, они скорее ужасались простоте и безыскусности, с которой убраны ее волосы, ведь на головах самых модных светских дам, словно кружевные башни, возвышались причудливые громоздкие фонтанжи, явно дело рук Халиды.

Мари-Жозеф заняла место в дальнем конце пиршественного стола в одиночестве, радуясь тому, что надежно укрыта от любопытных взглядов. Ей хотелось перенестись отсюда к Шерзад и Люсьену. Записка Люсьена покоилась за ее сияющим лунным камнем корсажем, на обнаженной груди.

– Отец Ив де ла Круа!

На пороге без королевской медали появился Ив. Выделяясь словно черный графический эскиз на фоне ярких, живописных придворных, он присоединился к Мари-Жозеф. Его ввела в зал стража.

– Люсьен де Барантон, граф де Кретьен!

В зал прошествовал Люсьен, не уступающий ни одному гостю блеском костюма, достоинством манер и горделивостью осанки. Он облачился не в синий жюстокор, а в серебряный атлас, усеянный бриллиантами. Его можно было принять за иностранного принца, окруженного телохранителями-мушкетерами, а его стул в конце стола, вдали от его величества, – за почетное место.

– Вы забыли мою скамеечку, – холодно произнес он, обращаясь к лейтенанту стражи.

– Прошу прощения, месье де Кретьен.

Люсьен принялся терпеливо ждать, не обращая внимания на неловко переглядывающихся мушкетеров, которые никак не могли решить, позволено им исполнять приказания узника или нет. Он улыбнулся Мари-Жозеф и поглядел на нее с такой любовью, нежностью и юмором, что она почувствовала его искренность и поняла, что его улыбка обращена ей, а не призвана продемонстрировать двору безупречное самообладание.

Когда принесли скамеечку и Люсьен взобрался на стул, стражники удалились за «ширму» из апельсиновых деревцев. Вскоре оттуда поплыл табачный дым, и Мари-Жозеф преисполнилась зависти.

Ив сидел справа от Люсьена, Мари-Жозеф – слева. Их ближайшие соседи незаметно отодвинулись от опальных фаворитов, оставив между собой и ними ничейную полосу. «Интересно, они отгородятся от нас стеной канделябров, ножей и солонок?» – подумала Мари-Жозеф.

Мари-Жозеф прикрыла рукой пальцы Люсьена.

– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо за все. Мне так жаль. Я бы хотела…

Он взял ее руку и провел губами по ее пальцам, а потом поцеловал ее ладонь. Она замерла от мучительного наслаждения. «Если от одного лишь его прикосновения у меня начинает бешено биться сердце, каково же будет его поцеловать?»

– Я давно не переживал никаких приключений, – сказал он.

– Это единственная причина?

– Истинная причина в том, что я увидел вашу душу и полюбил вас. Беспредельно, безгранично.

– Как жаль, что мы не можем поменяться с ними местами, – тихонько произнесла Мари-Жозеф, указывая подбородком на укрывшихся за апельсиновыми деревцами мушкетеров.

Люсьен улыбнулся.

– Что ты себе позволяешь, сестра! – возмутился Ив.

Спокойно выдержав его гневный взор, Мари-Жозеф прижала руку к щеке Люсьена. Он опустил голову ей на ладонь, закрыв глаза, и внезапно вздрогнул.

– Люсьен, что с вами?

– Пустяки, – прошептал он и выпрямился.

Она неохотно отняла руку.

– Скажите мне, прошу вас!

– Обыкновенно я мучусь и терплю. Но иногда мучусь необыкновенно, нестерпимо.

– А нет ли средства?..

– Такого средства нет, приходится лишь ждать, пока приступ пройдет.

Церемониймейстер возглашал имена чужеземных монархов. Один за другим они вступали в Зеркальную галерею и занимали места за столом для почетных гостей. Золото и драгоценности столь отягощали их парадные одеяния, что им было трудно двигаться.

Мари-Жозеф заметила вдалеке королеву Марию, которая, не в силах повернуть голову, почти поникла под бременем гигантского фонтанжа, украшенного золотым кружевом и лентами, бриллиантами и серебряной вышивкой. Она была столь густо напудрена, что казалась смертельно бледной, а по ее вискам и по округлости груди сбегали тонкие линии, нанесенные голубой краской, повторявшие очертания вен и подчеркивавшие ее неестественно белую кожу.

– Его святейшество папа римский Иннокентий, великий понтифик!

К столу для почетных гостей Иннокентий не проследовал. Церемониймейстер замер в ужасе, стал лихорадочно озираться в поисках помощи, не дождался, кинулся за Иннокентием, что-то прошептал ему на ухо, получил едва слышный ответ, остановился, поклонился и, пятясь, отошел. Медленно, в гробовом молчании, провожаемый взглядами потрясенных придворных, Иннокентий двинулся к Мари-Жозеф. Она поднялась и сделала реверанс; он позволил ей поцеловать перстень. Ив преклонил перед ним колени. Люсьен не шелохнулся.

– Принесите мне стул!

– Ваше святейшество! – воскликнул Ив.

Приказ Иннокентия вывел слуг из оцепенения и заставил повиноваться. Ив усадил папу Иннокентия на свое место, а сам сел на принесенный слугами стул на ничейной полосе, справа. Пока гости ужасались столь небывалому нарушению этикета, слуги поспешно переставляли блюда и бокалы на столе для почетных гостей, уносили папский прибор и передвигали в середину золотой, королевский. Церемониймейстер, казалось, вот-вот упадет в обморок.

– Его величество Людовик Великий, правитель Франции и Наварры, христианнейший король!

Все встали и поклонились. Его величество, в золотой парче, рубинах и бриллиантах, занял свое место, ничем не выдавая изумления, возмущения или гнева, словно ничего необычайного не произошло. Он безучастно оглядел Зеркальную галерею. За одно мгновение выделил из толпы Мари-Жозеф, ее брата и Люсьена и пронзил взором его святейшество.

– Ваше святейшество… – начал было Ив. – Вам отведено почетное место…

– Наш Спаситель исцелял прокаженных. Так неужели мне не пристало смирение? – Иннокентий воззрился на Люсьена. – Впрочем, нашему Спасителю не выпало на долю общаться с атеистами.