Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

подтвердил свой поворот к «Искре», выпустив листовку, обращенную ко всем российским социал-демократическим организациям, но Владимир Ильич по-прежнему тревожился за него: устоит ли Ваня на новой позиции? И каждую неделю отправлял Аркадию длинные письма:

«Своей задачей (в случае хотя бы самомалейшей ненадежности или уклончивости Вани) Вы должны поставить подготовку войны питерских искряков против остатков экономизма».

«Куйте железо, пока горячо…»

«Образовать русский ОК непременно должны Вы и взять его в свои руки: Вы от Вани, Клэр от Сони, да + еще один из наших с юга — вот идеал. С Бундом держитесь крайне осторожно и сдержанно, не открывая карт… помните, что это ненадежный друг (а то и враг)».

Подходила к концу четвертая неделя отдыха в Логиви, и 24 июля (по европейскому календарю) Владимир Ильич написал последнее письмо представителю «Искры» в Париже:

«Ане и маме здесь действительно не очень нравится, и они может быть переедут, но еще не знают, куда… Я завтра двигаюсь домой. В общем, мне здесь очень нравилось и я отдохнул недурно, только к сожалению возомнил себя раньше времени здоровым, позабыл о диете и теперь опять вожусь с катаром. Ну, да это все пустяки».

Мать и сестра собирались проводить Владимира Ильича до поезда, но он, посмотрев на бледное лицо матери, возразил:

— Нет, нет, простимся здесь.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась мать и указала глазами на стулья: — По нашему обычаю…

Присели на минуту.

Помолчали.

Мария Александровна, сдерживая глубокий вздох, поднялась первой, обняла сына за плечи, поцеловала три раза и, придерживая за локти, посмотрела в глаза; боясь прослезиться, замигала часто-часто.

— Наденьке самый сердечный привет. Очень жаль, что не повидалась с ней. Но я надеюсь…

— Мамочка, береги себя. Пиши нам чаще. А то мы будем тревожиться. И передавай самый горячий привет Маняше, Мите с женой, Глебу с Зинаидой Павловной… Волге-матушке поклон.

— А со мной не хочешь передать? — Анна протянула руки брату для прощанья.

— Аня, мы же с тобой уговорились, — напомнила мать, — проводишь только до нашей границы.

— Нет, — крутнула головой Анна. — И ты, Володенька, не представляешь себе…

Думая, что сестра закончит фразу: «…как я соскучилась по Марку», Владимир перебил:

— Даже очень представляю себе…

— Нет, ты не представляешь… Он же там, в Томске, один. И потом я соскучилась по работе. В нашей, русской гуще…

— Марку не забудь написать привет от нас с Надей. — Владимир поцеловал сестру, затем тряхнул ее руки. — А если ты решишься, не бери с собой ничего подозрительного…

— Мне ведь не впервые через границу… — сказала Анна.

— Володенька, не тревожься, — беловолосая голова матери дрогнула больше обычного, — будем писать.

Вышли на улицу. Мать достала платок…

На последнем каменном пригорке Владимир оглянулся и помахал шляпой.

— Вот и все, — тихо сказала мать, махнула платком и засунула его за обшлаг рукава. — Три недели как один приятный сон…

Анна утирала слезы…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Каждый день прибавлял тревог и забот. То из одного, то из другого города приходили печальные вести о провалах. Последняя страница «Искры» пестрела списками арестованных, сосланных в Сибирь, ожидающих в пересыльных тюрьмах отправки по этапу на Крайний Север. Появились некрологи: «Умер от туберкулеза», «Скончался от цинги». О тех, у кого не выдерживали нервы, писали: «Страдал психическим расстройством — застрелился», «Покончил жизнь самоубийством».

«Искра» предупреждала о провокаторах, публиковала списки предателей.

Смельчакам, не утратившим сил в борьбе, требовались деньги на побеги из далеких мест.

Самой ощутимой была потеря Бродяги, который попал в жандармскую ловушку на провалившемся транспортном «пути Дементия»: верного друга по сибирской ссылке увезли в киевскую тюрьму Лукьяновку.

На воле оставался единственный разъездной агент Аркадий, но и того проследили в Петербурге, и ему пришлось срочно менять адрес и вводить в курс подпольных партийных дел Жулика[48].

Узнав о провалах, в Лондон, еще до отъезда Владимира Ильича во Францию, примчалась Димка, сестра Петра Гермогеновича Смидовича, который теперь отправлял «Искру» из Марселя в Батум.

— Не могу я больше сидеть сложа руки, — заявила Надежде Константиновне, едва успев расцеловаться с ней. — Давай явки в Питер, в Киев…

— Димочка, нельзя так сразу…

— Почему нельзя? Владимир Ильич придет, а у нас уже все готово.

— А если он…

— Помоги убедить. Пойми, Надюша, у меня сердце не терпит. Готова хоть сегодня в путь. Вера Ивановна пожелала мне ни пуха ни пера.

— Остынь, Димочка, немножко. — Надежда положила ей руку на плечо. — Вот попьем чайку…

— Мне остывать нечего. Ты знаешь, я всегда такая. Раздумывать не привыкла.

— Надо же поговорить…

— Вот и поговорим о новых явках.

— А если их нет, новых-то?

— Ну-ну, — Димка погрозила пальцем, — не хитри, Надюша, меня не проведешь. — Порывисто поцеловала в щеку. — У тебя явками всегда голова полна.

Наливая гостье чаю, Надежда извинилась, что заварка у нее в кружке несвежая и что к столу нет ничего, кроме галет. Димка махнула рукой, — дескать, стоит ли говорить о таких пустяках. А в России она — Надюша может быть уверена — не потеряет напрасно ни дня, ни часа, как в прошлую поездку по югу.

— На юг тебе, Димочка, опасно — филеры небось заприметили.

— Они забыли, — отмахнулась Димка. — А я, ты знаешь, умею менять обличье.

— А муж как же?

— Он сам поехал бы, да куда такому увальню… И у него сейчас одна забота — научиться делать матрицы с набора «Искры» для подпольных типографий. Приедет сюда. С Волькой мне, конечно, жаль расставаться, но надо. Мальчик подрос, поживет без меня с отцом. Только дай верные адреса.

Надежда подумала: «А если провал? Тюрьма, ссылка?.. Мальчуган без матери…», но промолчала, зная, что никто не сможет удержать Димку.

Владимир Ильич вернулся вскоре после того, как гостья ушла ночевать к Засулич, и, выслушав пересказ жены о разговоре, сказал:

— Ты права, для нее рискованно. Но и в том права — удержать Димку невозможно, поедет и воспользуется старыми, ненадежными явками. Дай новые.

И она уехала с болгарским паспортом Димки Байновой, которым пользовалась раньше.

Через некоторое время, уже после отъезда Владимира Ильича во Францию, Иван Радченко сообщил из Петербурга:

«О! Димочке рад. (И как касса ни пуста, а для конспирации ей шелковая юбка необходима.)»

Димка принялась развозить «Искру» по северным городам. И больше дня нигде не задерживалась. Старалась заметать следы. В Петербурге брала билет на один поезд, скажем до Кременчуга, а среди ночи пересаживалась на другой, направлявшийся в Торжок, и утром выходила из вагона в Москве. Про себя думала,