Артузов - Теодор Гладков

Еще за месяц–полтора до ареста Артузова нарком Ежов, как уже известно читателю, на двух адресованных ему письмах Артура Христиановича наложил вполне деловые резолюции, по которым можно судить о спокойном тогда его отношении к корреспонденту.

Назначение корпусного комиссара на должность, которую с успехом мог бы занять старший лейтенант или капитан госбезопасности, тоже еще ни о чем не говорит. Сам Артузов это назначение считал мягким наказанием за допущенные «огрехи» (которых, как мы знаем, на самом деле не было).

Наконец, у наркома могло быть и такое соображение: историю ВЧК—ОГПУ—ГУГБ к юбилею должен написать человек, хорошо эту историю знающий. Артузов подходил идеально. А там, глядишь, после юбилея можно будет подобрать ему должность, соответствующую и званию, и опыту.

По мнению автора, решающую роль в судьбе Артузова сыграл (во всяком случае, в пределах Лубянки, а не ЦК и Кремля), настоял на его аресте Михаил Фриновский, ставший 15 апреля первым заместителем наркома и начальником ГУГБ, заняв эти должности вместо Якова Агранова{130}. Санкционировал ли арест Артузова Сталин – неизвестно. Возможно, что нет – формально нынешняя должность Артура Христиановича не числилась в номенклатуре Секретариата ЦК. Но в равной степени возможно, что да. В пользу этой версии говорит такое соображение: уже полным ходом, хотя и с соблюдением строгой секретности, раскручивалось «дело» Маршала Советского Союза Тухачевского, других видных военачальников: командарма первого ранга Ионы Якира, командарма первого ранга Иеронима Уборевича, командарма второго ранга Августа Корка, комкора Роберта Эйдема–на, комкора Бориса Фельдмана, комкора Виталия Примакова и комкора Витовта Путны.

Наверняка Сталин, Ворошилов, Ежов уже просматривали списки высшего начальствующего и политического состава РККА, а также НКВД для определения врагов «первой», «второй», «третьей» категории очередности. Корпусных комиссаров тогда было не так уж много, фамилия Артузова по алфавиту шла третьей или четвертой{131}.

Словом, остается загадкой, что произошло в конце апреля – начале мая 1937 года, почему так резко изменилось в верхах отношение к Артузову. С ходу пристегивать его к «яго–динской банде» было не очень разумно – в НКВД все знали о неприязненных отношениях между бывшим наркомом и бывшим начальником ИНО. Знал это и Ежов. К тому же, будучи заместителем начальника Разведупра РККА, Артузов, конечно, поддерживал деловые контакты со своим преемником по ИНО Слуцким, но с Ягодой больше не встречался.

При аресте Артузова присутствовал «свидетель» (ниже автор объяснит, почему взял это слово в кавычки) – оперуполномоченный того же 8–го (Учетно–регистрационного) отдела, лейтенант госбезопасности Леонид Баштаков, впоследствии возглавивший этот отдел, называвшийся тогда уже 1–м Спецотделом НКВД СССР.

Вот что показал генерал–майор в отставке (с 1947 года) Леонид Фокиевич Баштаков 20 апреля 1955 года, будучи приглашенным в КГБ при Совете Министров СССР:

«Артузова я лично знал с 1932 по 1937 год, то есть по день его ареста, по совместной работе в органах ОГПУ—НКВД. В первой половине 1937 года я работал в подчинении у Артузова на протяжении полутора–двух месяцев.

…Артузов – человек большой культуры, с большим опытом оперативной работы, к подчиненным был внимателен, отзывчив. Знаю его по работе в школе органов, там он как лектор пользовался большим авторитетом и уважением{132}. Арест Артузова для меня был полной неожиданностью. Произошло это таким образом. В день ареста Артузова я работал в кабинете Артузова, так как он был на партийном активе в клубе НКВД. Часов в 12 ночи Артузов возвратился с актива в возбужденном состоянии. На мой вопрос, что случилось, Артузов, волнуясь, беспрестанно ходя по комнате, стал ругать Фриновского и говорил примерно следующее: «Этот выскочка, недоучка{133} ни за что оскорбил меня на активе, назвав меня шпионом. Мне даже не дали возможности отпарировать его выступление».

Спустя 20—30 минут работники Оперода{134} арестовали Артузова. В моем присутствии производилась опись документов в кабинете Артузова. Что это были за документы, я сказать не могу, так как не читал их. Не знаю и судьбы дальнейшей этих документов».

В этом немногословном показании сплелись воедино и правда, и ложь, и недомолвки, и лукавство. Словом, снова типичная амальгама.

Почему автор именно так обозначает показания генерал–майора Баштакова? Потому что знает о некоторых фактах его биографии, о которых генерал–майор под предлогом соблюдения режима секретности предпочитал не распространяться даже в кругу самых близких ему людей. И правильно делал: иначе не дожил бы ни до заслуженной пенсии, ни до мирной кончины в кругу семьи.

Казалось бы, человек все годы службы просидел хоть и в ОГПУ—НКВД—МГБ—КГБ, но на «бумажной» работе (начальствование в Высшей школе не исключение), к оперативным делам ни по линии контрразведки, ни тем более разведки отношения не имел. Вроде бы чистой воды чиновник от НКВД. Но почему–то именно ему, пережившему и Ягоду, и Ежова, очередной нарком НКВД Лаврентий Берия по меньшей мере трижды дает секретнейшие, ответственнейшие и весьма щепетильного свойства задания.

…Весна 1940 года. Товарищ Сталин размышляет, как поступить с несколькими десятками тысяч польских военнослужащих, оказавшихся в СССР в специально для них организованных лагерях после поражения Польши осенью 1939 года и оккупации большей части ее территории германскими войсками. Выход предлагает нарком НКВД Лаврентий Берия: если не всех, то, во всяком случае, офицеров расстрелять. 5 марта Политбюро ЦК ВКП(б) предложение принимает. Руководство акцией возлагается на первого замнаркома НКВД и начальника ГУГБ комиссара госбезопасности третьего ранга Всеволода Меркулова, начальника Главного экономического управления (?) НКВД, комиссара госбезопасности третьего ранга Богдана Кобулова и… начальника 1–го Спецотдела НКВД капитана госбезопасности Леонида Баштакова.

Последствия партийного решения известны: в Катын–ском лесу под Смоленском и в других местах расстреляно четырнадцать – восемнадцать тысяч польских военнослужащих. Баштаков через неделю получает звание майора госбезопасности, через полтора месяца – орден Красной Звезды.

…Ранняя осень 1941 года. Немецкие армии уже в пределах центральных областей европейской части СССР. Товарищ Сталин снова размышляет: что делать со многими тысячами заключенных, находящихся в тюрьмах городов, которые вот–вот захватят оккупанты? В частности – с обитателями знаменитого еще в царской России Орловского централа? В нем содержится около двухсот особо опасных политических заключенных, осужденных к длительным тюремным срокам. Идею подсказывает все тот же нарком Берия: расстрелять, оформив задним числом новый приговор – к ВМН. Осуществить акцию поручается… старшему майору госбезопасности Баштакову. 11 сентября 1941 года сто пятьдесят семь заключенных Орловского централа вывезены в Медведевский лес под Орлом и расстреляны.