Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

нигде и ни ради чего-нибудь не расшибался, но был знающим работником. Надо было знать его. Похоже живали прежде в меру состоятельные – и при небольшом-то капитальце – главы семейств, обращавшие даже дурной характер свой в капитальный с их точки зрения семейный уклад для того, чтобы завсегда властвовать над вольнолюбивыми домочадцами – властвовать и в новые, изменчивые времена. Удивительно, но время, несмотря ни на что, щадило в нем подобную закваску, живуче-неизменчивую смолоду, с тех самых пор, как он подался из псковской деревни в Ленинград – захотел учиться, чем сильно обидел отца, – как старший сын, не наследовал от него крестьянский труд, его знания. Соответственно этому он и привык потом все делать (но крайне редко) внешне по-крестьянски, капитально, с излишним обдумыванием и передумыванием, но чаще в пользу ничегонеделанья. Завсегда ведь находилось много – сколько ни пожелай себе – основательных предлогов для этого; город от этого нисколько не страдал, разве что – и то относительно – семья.

Исподволь Антон открыл эту особенность тестя. И теперь, зная его склонность к преувеличению всяких сложностей, все же с интересом слушал его исповедь и, по-человечески надеясь, гадал: неужели он взаправду образумился настолько, что решился-таки на нечто серьезное? Такое следует лишь приветствовать, радуясь за поумнение человека. Тем более Антон ждал от тестя результата (лучше положительного), что сегодня приехал сюда к нему не без тени корысти также: с одним противным денежным разговором, который и мог состояться после – в зависимости от тестиного рассказа. И мог ли еще вообще?..

Павел Игнатьевич продолжал обстоятельно:

– Значит, связался я с Киселевым, – звать его Николай Николаевич. Стало быть, созвонился; сразу, что говорится, взял быка за рога: стал торопить его. Мне невтерпеж: я завелся… Только он почему-то очень неохотно назначил время нашей встречи на сегодняшний день; может быть, другие планы были у него. Но нынче, когда я заявился к нему на участок, он к удивлению моему очень любезно встретил меня, готовый к серьезному разговору о продаже усадьбы. И жена его, Ксения Зиновьевна, полная, светлая дама, была тоже на участке, Видать, могучая и пробивная баба. Здоровенная… Но я потом о ней расскажу…

Сначала их хозяйство осмотрел. Что же: аккуратненький домик в две комнатки, обнесенный тесом; выкрашен голубенькой краской, стоит на фундаменте. Две комнатки – удобные, чистенькие. Во всяком случае, они мне понравились. В одной, что побольше, они сами живут; в другой же приезжающих гостей принимают: служит им гостиной. Или дочь со своим семейством прикатит, чтобы погостить; или сын внезапно явится, прибыв из плавания. Ну, а в небольшом-таки садике у них, все как во всяком садике везде у нас. Еще когда подошел я к их домику, то отметил про себя: на фасаде его помечена цифра: тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Значит, полных одиннадцать лет прошло их хозяйствование здесь. А яблоньки очень-очень чахлые. Да и что может дать крестьянину эта северная земля, наша нечерноземная зона? Очень же мало что. Я думал перед этим: вот войду к ним в дом – и они угостят меня отменными наливными яблоками… Куда там! Их просто нет, не вырастают они, хотя все ухожено в саду – каждое деревце и каждый кустик. И все поприлажено вокруг – столько положено трудов, не счесть, что, знаете, полцены будут эти тысяча восемьсот рублей за дачку. Видимо, уже настолько надоело это им, что они решили разом избавиться от обузы. Я-то мыслил как: куплю, мол, себе хозяйство такое, и если вдруг захочется повозиться с ним (припрет) – выйду в собственный сад, и, пожалуйста, повожусь на здоровье. Однако тут так не будет, точно. Убедился. Землица северная наша не через месяц или даже год, а только через многолетие свой результат покажет. И то – не лучший. Сколько ж, спрашивается, нужно вложить в нее, ухлопать средств на все?.. И на месяц-то не оставишь ее без присмотра. Нельзя. Никак нельзя. Все тогда заглохнет.

Снова заскрипел под Яниной Максимовной стул – она снова, шевельнувшись в нетерпении, подчеркнула знающе, хотя никогда не делала того и мало что в этом смыслила:

– Какое! Ведь нужно, вижу по нашим хозяевам, постоянно все поливать, полоть и унавоживать; нужно столько ухаживать за хлипкими посадками, что себе дороже… – Смешно и глупо, наверное, но у нее, как у доброй половины, если не больше, замужних женщин, были постоянные недоразумения и несогласие с вольнодумным мужем, пекущемся только о себе, а она даже перед любым посторонним лицом, стараясь представить их, хотела остаться (и ей удавалось это) самой собой – рассудочно сдержанной, педантичной, ровно классная дама, готовой, если нужно защищать свои нравственные принципы и полную независимость, покой.

– Если же, например, ударят весенние заморозки (они часты), – надо и подсаживать заново, – сказал Антон. – Допустим, огурцы. Надо яблони окучивать и окуривать. Я видел, сколько мой отец возился до войны… Его дело колхозное теперь лишь один мой брат ведет на родине. Из семи нас, детей. Все разбежались – разъехались кто куда.

– Вы о младшем брате говорите, Антон? – оживилась теща.

– Да, – ответил зять.

– А ваша мама с ним живет?

– С ним. Нянчит двоих внуков.

– Славно… Она – старше меня?

– Да, с девятьсот первого.

– Интересно. – Она карие глаза прижмурила.

Дождавшись без строгости, Павел Игнатьевич особенно улыбнулся:

– Ну, слушайте дальше. После осмотра хозяйства мы посидели несколько за столом, и они угостили меня настоечкой.

– То-то вижу, что ты уже навеселе, какой-то не такой обычный. – Втайне Янина Максимовна уже обиделась на мужа – подобрала губы: – Что, не мог сдержаться – не принять?

– Да не ругайся ты, жена: раз в год по капле… – успокаивающе сказал Павел Игнатьевич. – Ты дослушай лучше, пока я весел… Так вот про каждую яблоньку он, Николай Николаевич, поведал мне трогательные истории, точно про живые какие существа, родные ему. Настолько, видимо, сроднился с ними. Помнит все: эту-то привез из-под Пскова, этот-то саженец за полцены выторговал в Луге, эту купил у соседа, а эту столько времени выхаживал все равно, что больную… Я поинтересовался, сколько ж им обходится все за год. Оказалось, пятьдесят рублей да плюс еще на сторожа, которого нанимают. Все решают сообща – постановляют всем кооперативом: колодец чистить, чтобы брать воду на полив, дорогу расчищать и тому подобное. Для этого каждому пайщику необходимо отработать десять часов в год; если не отработаешь, – платить кооперативу по десять рублей за час – такой установлен общий порядок. Понимаете? Значит, уходит в таком случае еще сто рублей. А сторож, понятно,