Яд Борджиа - Мартин Линдау

– Замолчи, бульдог, ведь ты способен опровергать хоть соломонову мудрость, – возразил Вителлоццо. – Впрочем, нет, Паоло, ведь между нами было условлено, что только один из нас должен одновременно плясать в силках Цезаря, и ты сам добровольно принял на себя это назначение.

– Совершенно верно, – ответил Паоло, – но подумал ли ты, Вителли, также и о том, как опасно оставить все здешние войска без предводителей, подвергнутыми влиянию серебряного языка Цезаря?

– Его серебряный язык будет звучать напрасно перед моей суровой немецкой конницей, – с хриплым смехом возразил Оливеротто.

– Ну а что ты скажешь насчет золотого? – подхватил Паоло. – Папа хотя и стонет, что должен истратить приданое своей дочери, однако со страху сыплет деньгами обеими руками. Цезарь заранее предвидел нашу отговорку и потому соглашается, чтобы мы расквартировали своих солдат по ближайшим городам и замкам, а сами остались в лагере с одними нашими наемниками.

– Я полагаю, что у него не наберется при себе в Фано и трехсот копий, тогда как я занял полгорода целой тысячью, – сказал Оливеротто. – Должно быть, страх, который мы на него нагнали, отшиб у него разум.

– Нет, я не полезу в яму, которая так гладка и открыта и оттуда так заманчиво несет трупным запахом, – решительно возразил Вителлоццо. – По-моему, мнимое намерение Цезаря уничтожить всякий повод к зависти и раздору между нами есть не что иное, как лакомая приманка. Нет, клянусь честным крестом, я не дамся ему в когти!

– Ну, Паоло, будем откровенны с ними, – порывисто сказал герцог Гравина. – Синьоры, что может быть для нас опаснее этого союза Борджиа с Феррарой? Да и для Цезаря будет гибелью, если папа вздумает сделать имя детей своей дочери знаменитейшим в Италии. Кому не известно, что Урбино и Феррара соприкасаются на горах! Но пусть папа справляет великолепное бракосочетание своей Лукреции с Альфонсо Феррарским. Мы соберемся тоже на него, и что может вам помешать тогда – конечно, в согласии с Цезарем, – посадить его на трон? Ведь этот трон станет для него обузой на всю жизнь, лишить его навсегда благоволения Франции и папы и поставить в полную зависимость от нас! Я не утверждаю, что Цезарь питает именно такое намерение. Но что, если это именно так?

При всем желании достичь своей цели Паоло Орсини почувствовал зловещее волнение в душе, хотя отец высказал лишь мысли, внушенные им же самим, и, прерывая наступившее молчание, сказал:

– Но о чем же мы беспокоимся? Ведь мы получим от Цезаря чрезвычайно важный залог его искренности. Дело в том, что Лукреция как помолвленная невеста, должна проезжать по владениям герцога Романьи, и Цезарь поклялся мне, что не потребует от нас ни малейшей помощи в ратном деле, пока не отдаст мне своими руками Лукрецию, как невесту, давно обещанную нам его вероломным отцом.

Все члены совещания оживленно заговорили. Многие оспаривали предложение Орсини, но в конце концов он убедил союзных дворян разрешить Цезарю желаемое свидание.

Упоенный своею победой Паоло призвал посланного Реджинальда и велел ему передать своему господину, что враги предоставляют ему вручить на следующий день ключи от города герцогу Романьи.

– Да скажите доброму рыцарю, – угрюмо прибавил Вителлоццо, – что я предлагаю ему побрататься со мной и похлопочу о верном исполнении его условия, если останусь до тех пор жив.

Заключение мира и уход французов удивили Макиавелли, а затем он был крайне озабочен слухом, что Цезарь хочет присоединиться к войску союзников в Синигалии. Наконец, его тревога еще усилилась тем, что герцог, против обыкновения, отказывал ему в аудиенции до утра следующего дня, причем назначил ему прием перед самым своим отъездом в Синигалию. Макиавелли явился к нему на рассвете и был введен в маленькую комнату, где Цезарь находился в обществе Мигуэлото и некоторых важнейших офицеров.

– Доброго утра, мессир Никколо Макиавелли, – со смехом приветствовал его Цезарь. – Простите, что я побеспокоил вас еще до петухов. Позавтракайте у меня. Но разве кто-нибудь сказал вам о путешествии, что вы нарядились в дорожный костюм?

– Если вы должны попасть в руки Орсини, то посланнику Флорентийской республики нечего у вас делать, – ответил Макиавелли.

– Неужели ты боишься медведя в наморднике, Никколо? – в раздумье спросил Цезарь. – Э, полно!.. Как ни силен и ни увертлив Паоло Орсини, однако он сделается таким же безобидным, как этот укрощенный зверь, между двумя силачами Савелли, у которых его дядя отнял ленное владение на Тибре. Бычок Вителлоццо буен, но при нем есть люди, которые удержат его на крепком недоуздке.

– Да какой же в этом прок, раз они окружены войском, которое им легко созвать в один час? – возразил Макиавелли.

– Между жизнью и смертью нет и минуты, Никколо, – мрачно заметил Борджиа. – В один час? Да, этого срока было бы достаточно для уничтожения всего человеческого рода, если бы мы имели к тому средства, как я имею их, чтобы поразить своих противников. Думаю, тебе известны правила, следуя которым я душу людей в раздражении или наношу внезапный удар и истребляю своих врагов без остатка, вместо того чтобы обрубать им ветви. Тебе ли удивляться, если сегодня я навсегда избавлюсь от помех своему величию, как избавилась ваша республика от своих смертельных врагов, и отниму от своих противников в Риме их единственный противовес против меня, принудив их ради собственной защиты и спасения отхлебнуть из кубка кровавой мести?

Макиавелли бросил боязливый взор на своего страшного воспитанника, но он был политик, лучше всех других посвященный в правила итальянской государственной хитрости, да к тому же патриот и республиканец, не могущий забыть набеги Орсини и Вителли на Тоскану и их намерения восстановить блестящую тиранию Медичи, а потому, овладев собою, он произнес:

– Флоренция, разумеется, зажжет торжественную иллюминацию, когда услышит подобные вести вместо удручающих, которых ожидали от меня. Позвольте мне оставаться в вашей свите, чтобы я мог сообщить во Флоренцию столь приятные новости. Однако сознаюсь, мне не понятно, как можете вы помышлять об уничтожении своих врагов, когда они окружают вас своим победоносным войском?

– Слушайте, мессир Никколо, что бы ни случилось, я должен идти вперед, я не могу и не хочу отступать! Сегодня все будет приобретено или все потеряно, и я ни за что на свете не хочу расставаться со своей надеждой. Осуши же со мной бокал, пока солнце не успело еще взойти над нашими головами!

Сумрак еще не рассеялся, когда герцог и Макиавелли с восемью офицерами и слабым прикрытием из отряда всадников выехали в Фано. Одно из опасений флорентийца рассеялось, когда он увидал выстроенное на берегу реки Метавро войско Цезаря, собранное им втайне из захваченных крепостей.

Переправа через реку была произведена немедленно. Остальная часть пути пролегала по унылой местности, вдоль морского берега, по пустынным песчаным холмам у подножия горного хребта. Беспрерывный шум моря подействовал оживляющим образом на душевное настроение Цезаря, и он даже часто кидался на лошади в пенящуюся воду, как будто бушеванье пенящихся волн доставляло ему огромное удовольствие.